Два дня, 12 и 14 декабря в Мосгорсуде продолжалось рассмотрение апелляционных жалоб осуждённых по делу ИГПР ЗОВ. И хотя рассмотрение жалоб 13 декабря шло с 12-00 до 19-30, а 14 декабря - с 12-00 до 19-00, тем не менее, окончания пока не видно. перенесено на 14-30 15 декабря (зал 331).
14 декабря были начаты прения сторон, но успели выступить только я, Соколов, адвокат Чернышёв и Барабаш, остались Парфёнов, адвокат Курьянович и оба прокурора. Потом будет последнее слово и вынесение апелляционного определения.
В результате дело перенесено на 14-30 15 декабря (зал 331).
Пока готово только моё выступление в прениях, поэтому я дам только его.
20 июля 2017 года закончилось рассмотрение дела ИГПР ЗОВ.
Начался день речами в прениях Кирилла Барабаша и его защитника Н. Курьяновича.
Затем должны были последовать реплики сторон, гособвинители от реплик отказались, что естественно, поскольку они и в самих прениях ограничились бла-бла-бла общими словами без какой-либо конкретики. Мухин тоже не стал ничего говорить, а вот Соколов, Парфёнов и Барабаш высказались очень пространно, но, к сожалению, они и Курьянович говорили либо экспромтом, либо по рукописным текстам, которые они отдали для приобщения к делу. И до момента, пока не будут расшифрованы аудиозаписи ихвыступлений, сказать об их речах можно только в общем.
Поражало бесстрашие подсудимых и настоящая дружба - их искренняя забота друг о друге. Не было ни малейшего страха перед приговором, была безусловная решимость продолжать своё дело защиты права народа России быть хозяином в своей стране. В последнем слове только Мухин выглядел подсудимым (об этом в конце), а Соколов, Парфёнов и Барабаш (они выступали в такой, заданной судьёй последовательности) выступали как политики, как патриоты, готовые во имя своего народа на любые жертвы. Достаточно сказать, что раньше судья Криворучко за любой шорох (в полном смысле этого слова, например, за шорох полиэтиленового пакета) в зале выгонял зрителей рядами, а тут зрители дружно аплодировали Барабашу, Соколову и Парфёнову, а Криворучко злобно молчал.
В деле ИГПР ЗОВ 18 июля продолжились прения, и продолжились они выступлением Александра Соколова, который начал свою речь ещё 17-го июля и теперь заканчивал её с 12-00 до 16 часов. Он, как и Мухин до него, выбрал в деле все нюансы, после них, как мне кажется, невозможно заявить, что суд основал свой приговор на том, что сторона защиты не разобрала.
Речь Соколова была в рукописи, поэтому придётся ждать, когда её наберут, я постараюсь дать её позже, но вкратце скажу, что Соколов методично рассматривал все доводы невиновности, да ещё и считал их. К примеру, начиная показывать, что ИГПР ЗОВ занималась только референдумом, он объявлял, что доказательств этого в материалах дела - 103, представлено защитой и свидетелями ещё 35, итого - 138. В материалах дела около 300 доказательств того, что АВН и ИГПР ЗОВ это разные организации, из них в постановлениях самого следователя их более 150, плюс защита предоставила их суду ещё 50. В деле 154 доказательства того, что подсудимые действовали только в интересах ИГПР ЗОВ, из которых 76 находятся в постановлениях следователя. И. т.д.
И объявив, сколько в деле чего, Соколов начинал методично доказательства цитировать.
При таких нудно подробных подзащитных, выступавших в общей сложности более 10 часов, выступившему после них с речью их адвокату А.С. Чернышёву, казалось бы, не о чем говорить. Но Чернышёв показал, что значит настоящий юрист!
Алексей Сергеевич так развернул дело, что осталось желать в этом деле хоть какое-то подобие судьи. Впрочем, я дам его речь полностью.
Завтра, 19 июля, будут выступать В. Парфёнов, К. Барабаш и защищающий их адвокат Н. Курьянович. Соб.корр.
Заседание по делу ИГПР ЗОВ 17 июля началось прениями сторон, и первыми выступали гособвинители. Это выступление удивило - где их учат так говорить? Одни сплошные фразы ни о чём конкретном типа «доказательства вины подсудимых относимы, допустимы и собраны с соблюдением уголовно-процессуального закона». И ни единого доказательства конкретно - ни единой фразы из документов дела, и единой фразы показаний свидетелей, ни единой ссылки на лист дела. За 30-минутную речь гособвинителей было всего две конкретные фразы - вырванные контекста слова К. Барабаша на совещании ИГПР ЗОВ и цитата из В. Гюго (а то!). Речь была начисто лишена любой конкретики, разумеется, обвинители так и не сказали, как называется та организация, в деятельности которой они обвиняют подсудимых, и придумали, что подсудимые замышляли силой изменить конституционный строй (это при том, что во всём, более чем 20-томном деле и слов таких нет). В конце выступления гособвинители практически полностью воспроизвели обвинительное заключение, но в целом удивляла какая-то заезженность и абсолютная пустота их слов.
Как сказал после заседания адвокат Чернышёв, эта речь годится в качестве речи государственного обвинителя для всех дел - меняй только номер статьи УК, по которой обвиняешь в данном деле, и будешь выглядеть как настоящий прокурор.
Гособвинители запросили Ю.И. Мухину - 4,5 года лагерей общего режима, а К.В. Барабашу, В.Н. Парфёнову и А.А. Соколову - 4 года общего режима каждому.
В прениях прокурорши кратко и тупо повторили то, что говорили и в начале, как будто не было почти 10 часового слушания дела, не было их публичного позора с ответами на вопросы, когда они оказались не в состоянии ответить даже на элементарные вопросы, как будто не было исследования их, приложенной к заявлению, макулатуры.
А мы с Журавлевым как раз на всем слушании и остановились, снова напомнив суду, что прокурорши не смогли объяснить, ни какие основы конституционного строя мы насильственно изменяем, ни кому вред наносим или нанесем, и не представили суду ни одного относимого или допустимого доказательства экстремизма. Кроме этого, я зачитал судье в виде напутствия следующее.
Итак, в прениях выступили Л.Н. Жура и я. Леонид Николаевич подытожил рассмотрение дела так.
«Уважаемый суд! Я ненадолго вернусь к началу нашего процесса.
На первом подготовительном заседании ответчики на вопрос судьи о доверии документам, подтверждающих родство нашего доверителя с И.В.Сталиным, ответили утвердительно. Но после того, как суд отказался приобщить к делу и рассматривать принесенные ответчиками измышления общества «Мемориал», они поняли, что, собственно, никаких доказательств расстрела 12-летних детей у них нет. В этой ситуации ответчики решили сорвать процесс под любым предлогом.
И такой предлог был найден.
Опять же, поскольку объяснения Венедиктова были устными, пересказать их не могу, но поскольку он после суда дал объяснения радиослушателям, то дам эти его словеса, уточнив их после цитирования в той части, в которой он о событиях на суде умолчал.
Итак: «А. ВЕНЕДИКТОВ - Суд никогда не бывает предрешенным. Хотя мне казалось, что мы были достаточно убедительны хотя бы даже в документах еще до решения суда. Что у нас оспаривалось. Матвей Ганапольский сказал в прямом эфире, что Сталин подписал указ, в данном случае слово «указ» неточное, мы согласились, разрешающий расстреливать детей с 12-летнего возраста. Но он подписал. Но мы запросили архивы, получили рассекреченные документы, мы их опубликовали, представили. Что тут обсуждать? Тем не менее, 7 часов суда с 10 до 17 мы вынуждены были доказывать, что белое это белое, а черное это черное. Что красное это красное, а синее это синее.
Пока речь Резника не слишком забылась, напомню, что истцы привели в доказательство обстоятельства, из которых стороне ответчиков в прениях нужно было дать объяснение хотя бы таким:
«А может быть правительство засекретило Катынское дело чтобы просто «бабки» не платить? - спрашивает bw, - А не для того, чтобы кто-то там не облажался. Если бы поляков расстреляли немцы, а русские фальсифицировали и оговорили себя, тут бы любое российское правительство за этот факт ухватилось бы: как не крути - скандал в пользу России. Так что логика Мухина мне не понятна. Открылись обстоятельства при которых осужденный не прав, а он сам сжег документы в печке».
В предыдущем репортаже я сообщил, что судья Лопаткина чихнула на требование закона и определила, что она наши заявления о подложности доказательств «учтет при вынесении решения». Комментируя это, читатель bw написал: «Доказательно может быть в юридическом смысле, а может быть в бытовом-застольном. На основании чего судья должна считать архивный документ фальшивым?»
А на основании чего судья Лопаткина должна считать этот документ подлинным?