РУССКАЯ АРТЕЛЬ: ПОЗНАТЬ СЕБЯ. Часть 7

Теперь следует сказать пару слов о кулаках и о том, почему большевики объявили кулакам войну. Ведь по марксовым догмам все крестьяне это мелкобуржуазный класс – и бедняки, и кулаки. Большевикам в то время нужно было по 2 центнера зерна с гектара обрабатываемых земель, какая им разница, от кого их получить – от бедняков или кулаков? Ведь это еще вопрос, сумеет ли бедняк обработать землю, а с кулака эти 2 центнера получались с гарантией. Так, что большевиков не устраивало? Ну, были бы колхозы, и рядом с ними кулацкие хозяйства - чем это большевиков не устраивало, если кулаки были теми, о ком сегодня слагаются легенды – «исправными хозяевами»?

 

Но вы видели в описании Энгельгардта, что уже при самом своем зарождении кулачество не было никакими трудолюбивыми сельскими хозяевами, и, кстати, Россия так и не увидела от кулаков ни новых пород скота, ни новых сортов растений, ни новых орудий труда, ни новых сельскохозяйственных технологий. Это были сельские ростовщики, обдиравшие крестьян самым гнусным и изощренным способом – заставляя их работать на отработку долга в то время, когда для крестьянина было жизненно важным работать на себя. И получали кулаки немыслимый и для ростовщика процент.

Большевики часто сами крайне примитивно классифицировали кулака – тот, кто имеет батраков. Но батраки были не выгодны даже помещикам. Крестьян выгодно было обдирать именно так – заставляя работать на себя как бы свободных крестьян. При этом кулаку не надо было иметь ни рабочего скота, ни инвентаря – все это обязан были иметь и содержать должник, а дополнительную землю можно было арендовать у своих должников или у того, кто ее не в силах полностью обработать, скажем, у безлошадных крестьян. Более того, начинающий кулак мог даже сам выполнить легкие и не требующие спешки операции – мог сам вспахать и засеять. А начинал он пить кровь в самых тяжелых работах, в самое спешное время – в страду.

 

Я к тому акцентирую внимание на этих аспектах деятельности и внешнего вида кулака, что существует достаточно много всякого рода воспоминаний типа «а вот моя бабушка говорила, что их раскулачили ни за что, просто из зависти». За что раскулачили бабушку, нужно не у бабушки узнавать, а у тех ее односельчан, кто признал дедушку кулаком. Они объяснят, за какую «зависть» они его ненавидели.

 

Повторю, в принципе, большевикам кулаки были безразличны, у большевиков, как у государственных деятелей и марксистов, не было необходимости конфликтовать с кулаками. Но большевики были народной властью, а СССР был во враждебном к их власти капиталистическом окружении, и большевикам нужна была безусловная поддержка своего собственного народа, посему большевики не могли равнодушно относиться к тем, кого ненавидело большинство народа.

 

Второе, что следует иметь в виду, это естественная гибель кулачества при коллективизации. Ведь основой деятельности кулака являлась дача денег (хлеба) в долг, и требование возврата долга в виде отработки на кулака. Но объединенные в артель крестьяне, если им и потребуется кредит, будут брать его в банке, а банк требует возврат долга и проценты в виде денег, а не в виде отработки. Кулак превращался в простого крестьянина, его капиталы оставались без применения, он сам из элиты общества опускался в его середину, что, очень возможно, и было самой большой обидой, наносимой кулакам советской властью. Что-что, а то, что коллективизация является их смертным врагом, кулаки не могли не понимать.

 

История не имеет сослагательного наклонения, тем не менее, интересно рассмотреть вопрос удушения кулака его же методом, вернее, конкуренцией с ним. Если вы поняли, о чем написано выше в цитатах Энгельгардта, то для крестьянина проблемой было то, что ему осенью не хватало денег заплатить налоги, и он вынужден был за бесценок продавать хлеб, а потом занимать хлеб у помещика или кулака и за него отрабатывать. Если бы царь или переместил время уплаты налогов на начало года, или создал в селах кредитные учреждения, которые бы под 6% годовых давали крестьянам осенью кредит, крестьяне перестали бы влачить полуголодное состояние, и сельское хозяйство России рвануло бы вперед. Понятно, что для царя это было невозможно – это разоряло дворян-землевладельцев, а цари по дурости полагали, что эти паразиты-дворяне являются опорой трона.

 

Но вот почему большевики на это не пошли? Введи они в каждом селе ссудную кассу, а по сути, обучи вести бухгалтерскую книгу кого-то из хозяйственных крестьян, дай ему небольшой капитал и он от имени государственного банка выдавал бы кредит своим односельчанам. А поскольку этот банкир в своем селе всех знал – кто труженик, кто пьяница, - то выдавал бы кредиты без ошибок и залогов. Такой бы мерой большевики удавили бы кулака конкуренцией задолго до коллективизации. Но большевики на это не пошли.

 

А ведь это еще раз косвенно подтверждает, что кулаки были болью не большевиков, и большевики о борьбе с кулаками серьезно не думали, в каком-то смысле бездумными исполнителями крестьянской воли.

 

Но, разумеется, кулаки, уже несколько поколений владевшие деревней, сдаваться не собирались. Менее всего, думаю, кулаки наносили вреда своим террором. Это была не та власть, которую террором можно было напугать, поскольку, что в этом случае надо делать, власть знала. Второй вид вреда – это когда кулаки вступали в колхоз и начинали разваливать его изнутри путем диверсии и саботажа. Пример – Яков Лукич Островнов из «Поднятой целины» Шолохова. Но от диверсий и саботажа остаются крупные следы, по которым враг тоже быстро вычисляется и уничтожается.

 

И, думаю, что хуже всего для власти было действие кулака мало замечаемым оружием – пропагандой.

 

Кулаки ведь были самыми авторитетными людьми на селе, их слово много значило, особенно для баб, легко поддающихся панике и внушению, стремящихся как можно быстрее осуществить сиюминутное желание и не задумывающихся о последствиях. И будучи русскими, кулаки прекрасно понимали русского человека и могли легко играть на алчности, на желании халявы, на страхе остаться в дураках. Что-нибудь, сказанное ими вскользь, типа: «Умные люди уже волов порезали да мясо продали, а дураки их в колхоз погонят», - или: «Хлеб на базаре уже 10 рублей пуд, а государству продавай по рублю – это же грабеж! Даже при царе продавали, как базар скажет. Власть большевистская, вот пусть большевики своей власти по рублю и продают, а мы люди простые – мы горбом заработанное даром отдавать не собираемся», - или: «Не дадим хлеба – город сдохнет! Год не отсеемся и сдадутся большевички!», - или: «Косой машешь, горбатишься – и один трудодень! А Иванова сучка в конторе сидит и тоже один трудодень!» - распространяясь по селам, давало мгновенные разрушительные эффекты безо всяких поджогов и пожаров.

 

А большевики, создавая колхозы, делали все, чтобы пропаганда кулаков стала как можно более эффективной.

 

 

Еще один момент. Голод начала 30-х был не всесоюзным, он охватил только Украину и области, в которых было высоким влияние украинского (малороссийского) мировоззрения – области донских и кубанских казаков. Великороссы и белорусы проводили коллективизацию не без кулаческого сопротивления, но, все же, и без маразма голода. Один из комментаторов вспоминал: «Моя бабушка, ныне покойная, проживала до войны в Угличском районе Ярославской области. Это нечерноземье. Так вот, по ее словам, до войны их семья получала в колхозе на трудодни 300 пудов хлеба, кроме всего прочего. К тому же имелась своя скотина, огороды. Колхозники покупали мебель-буфеты, костюмы-тройки и прочие не слишком нужные крестьянину вещи. Поэтому ни о каких народных страданиях из-за кровавых большевиков речи не было. Более того, на Сталина молились, за худое про него реально могли забить. Без всякого НКВД, о котором в деревнях только слышали, но реально практически не сталкивались».

 

Я объяснял эту разницу протекания коллективизации тем, что крестьяне черноземных областей (украинских и казачьих) пахали землю волами, а нечерноземных (великорусских и белорусских) свои супеси пахали лошадьми. Поэтому производительные силы собственно России не пострадали от уничтожения волов, поскольку там их и не было.

 

Но это не вся причина, поскольку и по своему мировоззрению малороссы достаточно сильно отличаются от остальных русских племен. Великороссы из разных областей России тоже отличаются друг от друга своим видением мира, но у них было общее – невозможность выжить сельским хозяйством в случае неурожайного года, а в некоторых перенаселенных областях нечерноземной России – и в случае урожая. Посему эти области веками давали России рабочих самых разных специальностей – все города России были построены руками крестьян, практически все великорусские крестьяне имели рабочие специальности для работы в свободное от сельхозработ время. Причем, крестьяне имели не только привычные нам рабочие профессии, Энгельгардт, к примеру, описал не только деревни, специализирующиеся, скажем, на земляных работах, он приводит в пример и деревню, крестьяне которой веками специализировались на ветеринарии. В свободное от сельхозработ время - весной и осенью - крестьяне этой деревни уходили по данным им деревенской сходкой маршрутам по округе и холостили скот, при необходимости и лечили его, тогда эта профессия называлась «коновал».

 

Мой прапрадед Архип, великорусский крестьянин, пришел на Украину в Новомосковский уезд Екатеринославской губернии из Курской губернии на те же сезонные заработки, и тут его моя прапрабабка и окрутила.

 

Поэтому стремление великороссов жить большой семьей и не разделяться, объясняется не только желанием сократить расходы, но и, главное, желанием иметь возможность отпустить мужчин семьи на отхожие промыслы. Энгельгардт рассказывает:

 

 

 

 

Но, что тут следует подчеркнуть - в таком неразделенном хозяйстве хозяином будет кто-то один из братьев-граборов, а остальные будут как бы батраки в этом хозяйстве. Работая на известковых карьерах или обмолачивая помещику хлеб, все братья опять батраки.

 

То есть, хотя работа батраком и великороссам очень не нравилась, но некуда было деваться – земля не кормила. Отсюда все несуразности организации большевиками колхозов по принципам некоего предприятия с начальниками и работниками, великороссами воспринимались менее болезненно - великороссы к статусу наемного работника были более привычны.

 

А малороссы наоборот – непривычны! Чернозем мог кормить весь год, посему в отхожие промыслы малороссы не ходили, зимой занимались ремеслом на дому, в батраки нанимались редко. Мой дед, к примеру, был стельмахом, он и при царе, и в колхозе зимой строил телеги, я еще их застал у него во дворе, хотя дед уже давно был на пенсии.

 

Особенности мировоззрения малороссов тех времен возьмем из этнографического очерка описания России под редакцией В.П. Семенова-Тян-Шанского. Этот труд сообщает:

 

«Вообще малорус нелегко расстается со своими обычаями или заимствует чужое. «Лучше свое латане, ниж чуже хапане» («Лучше свое заштопанное, чем чужое краденное»), говорит, он, и даже в настоящее время (начало XX века), когда обособление теряет всякое историческое оправдание, в его быте можно видеть много резко отличающего его от соседних племен.

 

Высокое развитие личности, возвысившейся во времена казачьей вольной жизни, и которую не успело стереть крепостное право, делает малоруса весьма самостоятельным, врагом слепых авторитетов. Отсюда понятна его любовь к самостоятельному хозяйству. «Добра спилка - чоловик та жинка» («Хороший союз – муж и жена»), говорит он и спешит отделиться, как только женится и заводит свое хозяйство.

 

Доказательством этому может служить живучесть всевозможных товариществ, братств, артелей и других ассоциаций. В настоящее время эти организации представляют часто уже форму, лишенную содержания, как остатки учреждений подобного рода, густою сетью покрывавших Малороссию в период ее самостоятельной жизни. Так, от некогда процветавших здесь цехов и промышленных товариществ остались встречающаяся и ныне артели рыболовов, жнецов, чумаков, гончаров (в с. Хомутце Миргородского у.). Но, кроме того, сохранилось братское единение и не на почве труда, а благотворительного характера или еще чаще имеющее целью поддержку и украшение церкви. Эти же задачи - поддержка и украшение церкви и благотворительности - сохранились главным образом и в остатках других организаций с исчезновением тех специальных целей, с которыми они были основаны». (Заметьте, и граборы первым делом делали отчисления на церковь).

 

 

То есть, мы видим исключительное стремление украинца быть самостоятельным хозяином, при том, что и на Украине земля была в общинном владении. Но и это не все, но предварить дальнейшее хочу собственными воспоминаниями.

 

Мне было лет 12-13, дедушка Федор, будучи по делам в городе, зашел нас проведать, но появился он часа в 2, когда до прихода родителей с работы оставалось еще часа 4. Но я уже понимал, что дедушку нужно покормить. Я слетал в подвал, набрал картошки, соленых огурцов и помидоров, бодро почистил картошку, порезал, разжег керогаз, поставил на него сковородку, но сам я картошку раньше не жарил, поэтому вознамерился высыпать ее сразу на сковороду. Наблюдавший за мною дед остановил меня: «Ты, что – собрался картошку на воде жарить?» (из-за этого «жарить на воде» я этот случай и запомнил). Я пошел в кладовую, нашел там толи сало, толи масло и под руководством деда пожарил не только картошку, но и вбил в нее яйца. Подал это на стол и мы с дедом поели, по крайней мере, до того момента, когда пришедшая с работы мама не приготовила обед, дед с голоду не помер.

 

Несколько лет спустя, возможно, я был уже студентом, я поехал к дедушке и бабушке в село на поезде. Сойти нужно было на полустанке, назывался он Тюрюк - по имени смотрителя этого полустанка, расстрелянного немцами за то, что был партизаном. Мимо его могилы и шла дорога на село, но до него было «три километра с гаком (с крюком)», то есть, может, и все 5. И идти надо было по жаркой летней степи, мимо полей, да еще и с грузом, то есть, для горожанина, не ходящего пешком на такие расстояния, это было не в радость. Зашел во двор, сразу вытащил из колодца ведро холодной воды и припал к ней. А дома был только дедушка, бабушка, как выяснилось, была на «помочах» - помогала кому-то «мазать» (штукатурить) вновь построенную хату. Дед тут же послал за нею какого-то подвернувшегося малолетнего родственника, но бабушка, видимо, все же решила закончить свой участок работ и не поспешила, поэтому дедушка оказался в моем положении – ему надо было меня накормить. На столе в летней кухне стояла хлебница с остатками хлеба от завтрака (хлеб бабушка пекла раз в неделю, поэтому он был соответствующий), дед пошел в огород и долго выбирал там арбуз, сезон которым еще не наступил. Наконец сорвал, разрезал, арбуз был едва розовый, но он мне его предложил вместе с хлебом. Наконец пришла бабушка, развязала фартук, сняла с его тесемки ключ, открыла кладовую и начала доставать оттуда все необходимое для еды. Тут я понял, что дедушка не имеет никакого доступа к еде в доме, но мне казалось, что это такой порядок только в семье моего деда. Оказалось, что нет, оказалось, что это так и положено.

 

У Энгельгардта мы читали, что даже у смоленских крестьян то, что жена в свою пользу откармливает хряка или засевает нивку, вызывало возмущение. А вот этнографический очерк Семенова об обычаях малороссов сообщает:

 

То есть, влияние баб на коллективизацию на Украине было огромным, поскольку главой дома мужики очень часто были только номинально, а на самом деле «малороссиянка фактически является обыкновенно главой семьи».

 

Правда, отвлекусь, такой половой распущенности, которую описал Энгельгардт, на Украине не было, опять-таки, по причине добровольного объединения мужчин, вернее, будущих мужчин.

 

 

Таким образом, если еще и учесть, что малороссы по своему характеру являются чрезвычайно упорными (упрямыми?), то ожидать успехов коллективизации без понимания особенностей русского народа, заведомо не приходилось.

 

А Маркс об этом ничего не написал!

 

 

Русский человек высоко ценит общество, в котором живет или трудится, высоко ценит потому, что это общество веками давало ему защиту для жизни в очень суровых условиях жизни в России.

 

Из-за этого ему очень важно, как он выглядит в этом обществе – не на последних ли ролях? И если он не способен или по моральным причинам не будет стремиться выдвинуться на первые роли, то для него жизненно важным для жизни в обществе является равенство.

 

Русский человек внутренне готов ради общества на любую тяжелую работу, однако:

 

- он охотно схитрит и постарается эту работу полностью или частично переложить на других, поскольку это приподнимает его в собственных глазах;

- по тем же соображениям ему ценно нечто бесплатное от общества;

- он знает, что все такие умные, как он, посему строго следит, чтобы никто не пользовался никакими преимуществами, недоступными ему, и подобные преимущества других воспринимает, как личную обиду;

- индивидуальные трудовые преимущества других людей (таланты или просто большую силу), недоступные ему, русский человек считает несущественными и не видит в них основания для материальных, а часто и моральных преимуществ таких людей в обществе.

 

К этому следует добавить разные способности людей даже при одинаковом трудолюбии – не все имеют таланты заниматься тем делом, которым они занимаются.

 

В результате, если русский человек имеет талант заниматься своим делом, то он предпочтет индивидуальную деятельность – предпочтет быть полным и единоличным хозяином своего дела.

 

Если у него нет талантов, то он предпочтет стать батраком (бюрократом в научных категориях).

 

Однако все свойства русского человека останутся при нем в любом коллективе – и в обществе единоличных хозяев, и в обществе батраков. И в обществе, созданном русскими людьми на добровольных началах и по их правилам, и в обществе, в котором не они устанавливают правила.

 

Нет ни времени, ни желания перебирать все народы мира, чтобы установить, насколько оригинальными являются эти свойства русских людей, но у русских людей эти свойства имеются или имелись до самого недавнего времени, когда Россия была еще русским государством, а не ограбляемой колонией с идеологией чужого народа.

 

Теперь вернемся к 20–30-м годам прошлого века – ко времени создания большевиками из русских людей трудовых коллективов для работы в сельском хозяйстве.

 

Мне неизвестно, сколько большевики мучились, создавая устав колхозов, но по чисто западному пути создания акционерных обществ с паем, зависимым от вносимого вклада, они не пошли. Паем стало трудовое участие в годовом круге крестьянских работ – в принципе это по-русски, однако этим паем стал не результат работы человека, а время его работы на этот результат – трудодень. Это было грубым надругательством над мировоззрением русского человека, вне зависимости от того, хозяин он по своим личным качествам или батрак. Русские никогда не создавали артели на таком принципе, для них подобная форма артели является работой на какого-то барина, не имеющая никакого отношения к их добровольному объединению.

 

И ситуация была тупиковая – большевики не могли ничего придумать, а крестьяне не могли им помочь советом, ведь если бы русские крестьяне знали, как организовать сельскохозяйственную артель, они бы организовали колхозы еще при крепостном праве.

 

Начнем с того, что крестьянская община всегда очень тщательно делила землю сначала по сортам, а уж потом по количеству работников, в результате в некоторых деревнях исчислялось до 30 сортов земли в зависимости от ее плодородия и удобства обработки. И у каждого крестьянина были полоски всех видов земель – было абсолютное равенство землепользования. Некоторые деревни не делили землю так, чтобы каждому досталась земли абсолютно всех сортов, а тщательно высчитывали, сколько прибыли может принести тот или иной участок общинной земли. И общинную землю делили на участки только по количеству крестьян, но каждый участок имел площадь в зависимости от его прибыльности – высоко прибыльные земли были меньшей площади, а низко прибыльные – большей. И когда при разделе земли бросали жребий, кому какой участок должен достаться, то на жребий могла выпасть и плохая земля, но ее было много, и в сумме она давала такую же прибыль, как и участки хорошей земли. Обид не было. А в колхозе абсолютно вся земля обрабатывается одним клином, и даже если все колхозники до одного пашут землю, то и в этом случае затраты труда на разных участках общего колхозного поля не равны, то есть, трудодень не равен трудодню.

 

Мало этого, при одинаковом виде работ теоретически еще можно было бы их уравнять – крестьяне имели опыт того, как это делается. Но ведь коллективизация предусматривала специализацию – в этом ее огромный и главный хозяйственный смысл! Однако специализация это разные виды работ. Разные! То есть, русский человек просто не способен был сравнить эти работы даже в их тяжелой части, и, следовательно, не мог их уравнять. Пахота не равна косьбе и не просто не равна по затратам физической и умственной энергии, а просто это разные работы. Работа сеятеля не равна работе скотника, а последняя не равна работе доярки – это просто разные работы. И все эти работы не равны работе бухгалтера или секретарши председателя, как бы добросовестно те ни относились к своим обязанностям.

 

А всем один и тот же трудодень??

 

Причем, это ведь были односельчане, знающие друг друга, как облупленных. Они знали и кто ленив, и кто туповат, – знали, кто и как может работать. И им была ненавистна сама мысль, что на их труде эти ленивые и тупые будут паразитировать и смеяться над тружениками – «дураков работа любит!». В общем, подобная «артель» это настолько не по-русски, что вся эта затея с коллективизацией должна был бы сдохнуть, не начавшись, если бы…

 

Если бы большевики уже не имели на селе огромные массы своих сторонников – людей, понимавших, что это их власть, и эта власть хочет светлого будущего для них. Тех крестьян, кто 10 лет спустя отстоял свою власть в тяжелейшей войне с Европой. А в ходе коллективизации эти люди отстояли технический прогресс на селе, хотя им тоже были ненавистен порядок оценки труда, им тоже, причем, добровольно, пришлось наступить на свои взгляды на абсолютное равенство. Остальные крестьяне, обыватели, которых не волновала власть, особенно обыватели на Украине и в областях казачьих войск, наступили на свои взгляды от бессилия: идти на поводу у кулаков, сопротивляться власти и затягивать голод они уже просто не могли – понимали, что «против мира не попрешь».

 

Что, собственно, создали большевики под вывеской сельскохозяйственных артелей? По своей организации это были слепки с организации промышленных предприятий, но только с весьма слабой трудовой дисциплиной и своеобразным способом оплаты труда (который, кстати, со временем все больше и больше приближался к оплате труда в промышленности). Да, колхозы обеспечили мощный, невиданный ранее в России прогресс сельского хозяйства, обеспечили его продовольственную независимость и недостижимый сегодня уровень потребления высококачественных продуктов питания в СССР. Но колхозы не были идеалом – не были тем, что можно было бы создать, если бы действовать с учетом русского мировоззрения.

 

Русский путь – это одновременно и путь делократизации управления чем угодно, в том числе и сельскохозяйственной артелью, но если этого понятия и сегодня не знают, то в те годы оно просто не было и известно. А делократизация (не во всем, конечно) максимально соответствует тем представлениям о коллективном труде, имевшимся, да и сегодня еще имеющимся у русского человека.

 

Если упростить делократический принцип организации русской сельскохозяйственной артели, то работу каждого работника нужно было оценивать не по трудодням, а по полной стоимости результатов его работы. А с этой стоимости вычитывать стоимость работы тех работников, кто участвовал в получении этих результатов. По сути, сделать каждого работника, согласного на это, единоличным хозяином в своем деле.

 

Повторю, на самом деле людей, способных быть хозяином, очень мало, вот им следовало стать артельщиками подразделений колхоза, а к ним записались бы те, кто желал быть в артели данного «хозяина» или «рядчика». При этом артели, разумеется, были бы специализированы – артели полеводов, конюхов, скотников, доярок, свиноводов и т. д. Формально, это соответствовало бы делению колхоза на бригады. Но отличие было бы в том, что члены бригад получали «трудодни», а артель как бы продавала свою продукцию колхозу и получала всю стоимость этой продукции, как и получает ее хозяин. И второе отличие - это исключительная добровольность – ты записываешься к тому рядчику, который тебе по нраву, если ты по нраву ему. Тебе никто не по нраву и ты никому не по нраву? Вот тебе твой участок земли и обрабатывай его сам, как хочешь.

 

Одновременно, каждая артель полной стоимостью (в рублях) расплачивалась бы с другими артелями колхоза за использованные их результаты работы. Скажем, полеводы платили бы конюхам за каждый конедень использования лошадей, появляющимся МТС – за каждый вспаханный или убранный гектар, скотникам – за тонну вывезенного на удобрения навоза, колхозу – за взятые со складов семена. В конечном итоге, результат чистой прибыли каждой артели был бы в рублях, а не в трудоднях. (Как эти рубли разделят между собой члены артели – их проблемы, было бы что делить). И вот на эти рубли распределялась бы продукция колхоза между колхозниками или, по их желанию, колхоз бы ее продавал, а артелям выдавал деньги. Колхоз был бы объединением специализированных артелей.

 

Председателя колхозники либо выбирали бы, либо нанимали, оговаривая ему либо твердую зарплату, либо долю в доходе. Захочет председатель иметь заместителей, агронома, инженера, бухгалтера, секретаршу – нет проблем! Хоть любовницу пусть заводит, но только за деньги своей зарплаты.

 

Еще подчеркну разницу на гипотетическом примере. Вот колхоз из тех, которые были в СССР. В нем две бригады полеводов. В первой труженики и бригадир это настоящий хозяин – понимает дело, сумел выдержать все сроки работ и проследить, чтобы они были выполнены очень тщательно. Вторая бригада – раздолбаи, но тоже выполнила все работы, хотя и кое-как. То есть, по трудодням обе бригады равны. Но первая бригада получила 3000 центнеров зерновых, а вторая – 2000. Но поскольку, повторю, по трудодням они равны, то и получат в итоге обе бригады поровну, и вторая бригада будет тыкать в первую пальцем – «дураков работа любит». А вот колхоз, созданный с учетом русского мировоззрения. С учетом того, что первая и вторая артели заплатили одну и ту же сумму за работу сторонним артелям, то первая артель получит вдвое или втрое больше второй. Вот теперь и болтай про то, что дураков работа любит.

 

Да, и в данном случае будет зависть неспособных к талантливым. Но будет и разница. Да, отдельных стахановцев можно затюкать, но попробуй затюкай коллектив! Это же война с заведомой победой тружеников, поскольку за них будут все, кто от их трудов стал богаче, - от председателя до милиционера. И будете вы, бездельники, выступившие против стахановцев, поднимать целину в отдаленных районах СССР.

 

Можно ли было в те годы именно так организовать колхозы, сняв с проблемы коллективизации трудности преодоления русского мировоззрения и резко увеличив эффективность колхозов? Можно, поскольку это оказалось возможным даже позже. Когда я пишу о примерах делократизации управления, то привожу в пример самое успешное сельскохозяйственное предприятие даже в сегодняшней России - колхоз «Казьминский» в Ставропольском крае, в две тысячи крестьянских дворов, председатель которого, Герой Социалистического Труда Александр Алексеевич Шумский реорганизовал свой колхоз именно так, как колхозы и следовало организовывать во времена коллективизации.

 

К примеру, у полеводов (трактористов) «Казьминского» не было никаких норм, которые определяли бы трудодни, и вся полученная ими на полях колхоза продукция продавалась, подчеркну, продавалась правлению колхоза или тому подразделению колхоза, которому она нужна. То есть, крестьянин был хозяином, поскольку именно хозяин получает весь доход от реализации своей продукции, но этот крестьянин одновременно был и членом колхоза, членом артели. И одно другому не мешало!

 

И колхоз Шумского не единственный. В Дагестане, в селе Шукты председателем Магометом Чартаевым колхоз начал реорганизовываться еще в 1974 году. Незадолго до смерти Чартаева в 2001 году журналист сообщал:

 

И здесь, заметьте, не председатель, не хозяин получает выручку, а непосредственно работники, причем она движется навстречу технологическому потоку («продает результаты своего труда… далее по цепочке»). Когда я разрабатывал свою теорию управления людьми, то о Чартаеве ничего не знал, хотя он начал заниматься тем, что я назвал делократизацией, лет за 10 до того, как я об этом задумался. То есть, для экономики эти методы настолько естественны, что для их внедрения не нужны ни команды сверху, ни даже теория.

 

Разумеется, что в Шукты начальство зарплату себе не назначало и не определяло. Все три начальника (Магомет Чартаев, председатель сельсовета и главбух) в сумме получали 2,5% от прибыли каждого работника. Это большие деньги, но они большие потому, что большие деньги зарабатывает каждый работник, а начальство уж старается, чтобы зарабатывал… В результате, как пишет журналист: «И в этом плане жизнь в Шукты по сравнению с соседними селениями отличается столь сильно, что начинаешь понимать, что пешком до Луны добраться можно. Сейчас в селе развернуто большое строительство. Если бы не Кириенко со своим дефолтом, то оно было бы завершено уже в этом году. Однако, несмотря на многочисленные и объективные трудности, в изобилии поставляемые нашей властью за наши же деньги, произошедшие перемены не могут не вызвать восхищения. Достаточно сказать, что жизненный стандарт по-шуктински – это добротнейший трехэтажный дом на семью, со всеми удобствами, разумеется. Одновременно с завершением строительства нового села планируется создать местный (!) банк с генеральной валютной лицензией. Не знаю, будут ли там устанавливать систему быстрых расчетов SWIFT, но если установят, то честно скажу – меня это не удивит. А про такие мелочи культурной жизни, как спортзал, футбольное поле и прочее, говорить нечего – они там уже есть давно».

 

Я побывал во многих странах, и почти во всех климат для сельского хозяйства лучше, чем в Дагестане, но поверьте, там (скажем, в ФРГ) крестьяне трехэтажных домов, да еще таких дорогих (с такой толщиной стен и с таким обогревом, как у нас) не строят. И хотя шуктинцы называют свое предприятие «союзом», но это колхоз, поскольку «имущественную долю каждого колхозника определили на основании расчета его трудодней, отнесенных к имуществу колхоза, накопленному со дня его основания в 1936 году».

 

Точно так же, как и в Шукты, оплачивались и управленцы «Казьминского» - зарплата всех начальников, включая самого А. Шумского, исчислялась от чистой прибыли механизатора. В артели грабаров, описанной Энгельгардтом, рядчику делались отчисления от дохода, поскольку его работа, и его заслуга – найти для артели работу с большим доходом, а у перечисленных выше начальников колхозов Шумского и Чартаева заслуга больше – она в том, что их работники получают большую прибыль. Вот от прибыли и делались отчисления или расчеты.

 

Артели Шумского и Чартаева не развалились даже после перестройки, считались лучшими хозяйствами России. И это в условиях, когда российский режим уничтожал сельское хозяйство страны! А как бы такие колхозы развивались в условиях, когда большевики всемерно развивали сельское хозяйство!

 

Итак, что мы, русские, должны сказать, своим начальникам?

 

Мы, русские, как работники далеко не роботы, запрограммировать нас нельзя, хотя подвигнуть нас на эффективную работу не очень сложно. Нужно просто понимать нас, и не игнорировать те наши особенности, которые на подсознательном уровне могут сидеть в нас до сих пор. А именно: мы слишком ценим свое общество, чтобы игнорировать свой статус в нем. Поэтому, дайте возможность быть хозяином в своем деле тем, кто хозяином быть хочет, а тем, кто не хочет, создайте условия, равные со всеми. Если мы увидим, что нашему обществу это нужно, если будем уверены, что так, как мы, работают все, а уклоняющиеся от наших тягот наказываются, к примеру, расстреливаются перед строем, то мы горы свернем.

 

Но если вы смотрите на нас, как на роботов, если вы игнорируете нас, как носителей нашего мировоззрения, то можете наткнуться на большие проблемы, и голод времен коллективизации является частичным подтверждением этого факта.