Оставление МосквыТочно также, подойдя к Москве и пообещав: «Скорее пасть при стенах Москвы, нежели предать ее в руки врагов», - Кутузов неутомимо искал, на кого бы переложить ответственность за сдачу Москвы без боя.
Генерал-губернатор Москвы, граф Ростопчин пообещал: «Если без боя оставите Москву, то вслед за собою увидите ее пылающую!», - сообщает Ермолов, и делает свой комментарий к этому разговору: «Граф Ростопчин уехал, не получив решительного отзыва князя Кутузова. Ему по сердцу было предложение графа Ростопчина, но незадолго пред сим клялся он своими седыми волосами, что неприятелю нет другого пути к Москве, как чрез его тело. Он не остановился бы оставить Москву, если бы не ему могла быть присвоена первая мысль о том». Переложить на Ростопчина ответственность за сдачу французам Москвы, Кутузов точно не мог.
Но мысль об оставлении Москвы владела и Барклаем де Толли. Военный министр осуществлял задуманную еще до войны стратегию заманивания французов вглубь России, Барклай изначально готовил к этому и армию, и Россию. Скажем, к тому времени пехотные полки по штату имели три батальона, но даже в Бородинском бою их было всего по два потому, что один батальон каждого полка уже был в тылу и на его базе обучались уже призванные рекруты, предназначенные для резкого усиления численности армии. Барклай хотел иметь армию, намного превосходящую по силам французскую армию, и ему нужно было время.
Однако главнокомандующим был Кутузов, и принимать решение надо было ему.
И Кутузов находит выход, - любимый выход безответственного бюрократа – 1 сентября Кутузов созывает военный совет с явной целью, возложить на совет ответственность за сдачу Москвы. Этот совет собрался в 8 часов вечера в подмосковной деревне Фили.
Соответственно, Кутузов провел его крайне подло. По закону и здравому смыслу, на военном совете первыми должны высказываться «за» или «против» самые младшие по чину и должности. Если первыми выскажутся начальники, то как тогда младшие по чину смогут высказать свое мнение, если оно противоречит мнению начальника? Они ведь будут подрывать авторитет начальника. Но Кутузов взял и дал первое слово Барклаю де Толли, мало того, что командующему 1-й Западной армии, в которую уже были влиты и остатки 2-й армии, но и военному министру России! То есть, вообще самому старшему начальнику после себя.
Барклай сказал следующее: «…Потеря Москвы будет чувствительною для государя, но не будет внезапным для него происшествием, к окончанию войны его не наклонит и решительная воля его продолжать ее с твердостию. Сохранив Москву, Россия не сохраняется от войны жестокой, разорительной; но сберегши армию, еще не уничтожаются надежды отечества, и война, единое средство к спасению, может продолжаться с удобством. Успеют присоединиться, в разных местах за Москвою приуготовляемые, войска; туда же заблаговременно перемещены все рекрутские депо. В Казани учрежден вновь литейный завод; основан новый ружейный завод Киевский; в Туле оканчиваются ружья из остатков прежнего металла. Киевский арсенал вывезен; порох, изготовленный в заводах, переделан в артиллерийские снаряды и патроны и отправлен внутрь России». Ну и что теперь осталось говорить младшим по чину и должности (а таковыми тут были все, кроме Кутузова) после того, как военный министр предложил оставить Москву?
Тем не менее, совет протекал не так, как предполагал Кутузов. После Барклая, наконец, дали слово самому младшему - Ермолову. Ермолов сообщает: «Не решился я, как офицер, не довольно еще известный, страшась обвинения соотечественников, дать согласие на оставление Москвы и, не защищая мнения моего, вполне не основательного, предложил атаковать неприятеля. Девятьсот верст беспрерывного отступления не располагают его к ожиданию подобного со стороны нашей предприятия; что внезапность сия, при переходе войск его в оборонительное состояние, без сомнения произведет между ними большое замешательство, которым его светлости как искусному полководцу предлежит воспользоваться, и что это может произвести большой оборот в наших делах».
Заметьте, что Ермолов не предлагал «дать Наполеону бой», он предлагал атаковать его! Ведь надо понять бой. Когда тебя атакуют, то волей-неволей кажется, что враг сильней тебя. Он же не дурак, и раз прет на тебя, значит, уверен, что он тебя убьет, а не ты его. И обратный эффект такой-же: раз командиры ведут в атаку, значит, уверены, что мы сильнее. Ермолов предлагал воспользоваться тем, что дух армии поднялся после Бородина, и предлагал усилить армию инициативой командующего. Только Ермолов не предполагал, какой ужас у «его светлости» вызовет идея командовать боем с Наполеоном, да еще и по своей инициативе: «С неудовольствием князь Кутузов сказал мне, что такое мнение я даю потому, что не на мне лежит ответственность. Слишком поспешно изъявил он свое негодование, ибо не мог сомневаться, что многих мнения будут гораздо благоразумнейшие, на которые мог опираться».
То, что теперь уже и сам Кутузов показал совету свое мнение сдать Наполеону Москву, превратило совет в фарс. Тем не менее, генералы продолжали высказываться. «Генерал-лейтенант Уваров дал одним словом согласие на отступление. Генерал-лейтенант Коновницын был мнения атаковать. Оно принадлежало ему как офицеру предприимчивому и неустрашимому, но не была испытана способность его обнимать обширные и многосложные соображения».
Дохтуров и Остерман-Толстой высказались за оставление Москвы, и подошла очередь Беннингсена.
«Генерал барон Беннингсен, известный знанием военного искусства, более всех современников испытанный в войне против Наполеона, дал мнение атаковать, подтверждающее изложенное мною. Уверенный, что он основал его на вернейших расчетах правдоподобия в успехе, или по крайней мере на возможности не быть подавленными в сопротивлении, много я был ободрен им, но конечно были удивленные предложением. Генерал-лейтенант граф Остерман был согласен отступить, но, опровергая предложение действовать наступательно, спросил барона Беннингсена, может ли он удостоверить в успехе? С непоколебимою холодностию его, едва обратясь к нему, Беннингсен отвечал: «Если бы не подвергался сомнению предлагаемый суждению предмет, не было бы нужды сзывать совет, а еще менее надобно было бы его мнение»».
Из замечания Ермолова о том, что Беннингсен ответил Остерману очень холодно, мы понимаем, что у них были не очень хорошие отношения, что стоит помнить, когда дойдем до сражения под Тарутино.
Потом приехал Раевский, его ввели в курс дела и он проголосовал за сдачу Москвы. Итак, пять генералов высказались за сдачу Москвы французам и всего три – за атаку. Усилиями Кутузова счет был хотя и минимальный, но, все же, тот, что ему и требовался.
Москву сдали.
Из дневника Д. Волконского: «Я о сем решении оставить Москву узнал у Бенигсена, где находился принц Виртемберской и Олденбурской. Все они были поражены сею поспешностию оставить Москву, не предупредя никого. Даже в арсенале ружей более 40 т. раздавали народу, от коева без сумнения французы отберут.
…4-го армия пошла далее отступать, устроя понтоны на Боровском перевозе, откуда верстах в 4-х остановилась в дер. Кулакове, и мы тут же стояли в квартерах. Около полуден началось сражение с авангардом нашим, которой отступил туда, где мы ночевали. Тут принуждены были сжечь барки, кои были нагружены комиссариацкими вещами, они замелели, множество пороха и свинцу потопили, а вещи сожгли. Тут потеряно, конечно, более 10-ти миллионов, потому что на всю армию холст, сукно и протчее было заготовлено. Потеря Москвы неищетна. Пушек много осталось, ружей, сабель и всего в арсенале. …Выходящие из Москвы говорят, что повсюду пожары, грабят домы, ломают погреба, пьют, не щадят церквей и образов, словом, всевозможные делаются насилия с женщинами, забирают силою людей на службу и убивают. Горестнее всего слышать, что свои мародеры и казаки вокруг армии грабят и убивают людей — у Платова отнята вся команда, и даже подозревают и войско их в сношениях с неприятелем. Армия крайне беспорядочна во всех частях, и не токмо ослаблено повиновение во всех, но даже и дух храбрости приметно ослаб с потерею Москвы. Не менее Бенигсен делает планы стратегических движений».
Но давайте на тему, можно или нельзя было дать бой французам под самой Москвой, оставим на потом, а сейчас рассмотрим, что произошло с командованием русских войск после того, как его возглавил Кутузов.
Грызня внутри армии
Когда-то мне, начальнику цеха, поссорившемуся с парторгом цеха, директор объяснил, что существует правило, по которому в таких случаях (если вышестоящее начальство вовремя не успело принять меры, и ссора разрослась) выгоняют с работы обоих. Почему обоих, почему начальство не разберется и не выгонит только виноватого? Потому, что к такому моменту уже вся организация разделится на два лагеря сторонников поссорившихся, и эти сторонники начнут враждовать между собой.
Технически эта вражда заключалась в выдвижении на ключевые посты своих сторонников и дискредитации сторонников противной стороны. «На гражданке» дерущиеся стороны засыпают инстанции доносами, любые ошибки противной стороны выдают за преступления, противная сторона «подставляется», заслуги «своих» непомерно раздуваются. В армии точно так же, поскольку это следует из логики такой борьбы. И страшно то, что организация свои задачи отодвигает на второй план, а для ее членов главным становится победа в этой междоусобной борьбе.
Если уволить только виновного, и кого-то из поссорившихся начальников оставить, то получится, что один из лагерей победил. Сторонники победителя начнут «добивать» оставшихся сторонников уволенного, те будут сопротивляться, в результате еще долгие годы, вместо продуктивной работы, в организации будут дрязги и дрязги. Поэтому и выгоняют обоих и ставят новых руководителей, у которых нет сторонников, и которые мирят всех тем, что одинаково ровно и требовательно относятся к обеим, ранее враждовавшим, сторонам. Вот такая, примерно, теория вопроса.
Обе западные русские армии отводили вглубь России два равных по чину авторитета с диаметрально противоположным взглядом на то, как надо действовать: Барклай де Толли заманивал французов вглубь страны и уклонялся от так желаемого Наполеоном генерального сражения, а Багратион настаивал на том, чтобы такое сражение французам дать. Все 90 генералов армии и старшие офицеры волей-неволей разделились на два лагеря по этому вопросу. И это было принципиально.
Смотрите, предположим, сторонники Багратиона ввязывались в бой, рядом сторонник Барклая видел возможность, как помочь этот бой выиграть. Не будь разделения на сторонников отступления и боя, этот сторонник Барклая немедленно бы помог, но в данном случае, если он поможет, и бой будет выигран, то тогда он со своим мнением, что нужно отступать, окажется трусом – почему же ты отступал раньше, если можно было победить?? Люди таковы, что найдут способ не помочь, лишь бы их правота восторжествовала. Вражда авторитетов армии по взглядам на ход кампании, отсутствие единого взгляда на цель кампании, лишала армию единства, как такового.
Ермолов вспоминал о причине недостаточного успеха в бою под Гуттштадтом в 1807 году: «Причиною, что диспозиция не выполнена, был генерал-майор Сакен. Он не пришел в назначенное время, отговариваясь далеким обходом и будто бы ожидал повелений. Но общий был слух, что имея неудовольствие на главнокомандующего, он нарочно сделал, чтобы лишить его успеха в предприятии. Многие чрезвычайно негодовали, что упущен благоприятнейший случай уничтожить целый неприятельский корпус». В разгар боя Сакен остановил свои колонны «на отдых» и только через два часа узнав об этом, Беннингсен погнал Сакена вперед, но было поздно – французу прорвались. То есть, такие «подставы» в армии были не редкостью.
В 1812 году одновременно и Багратиона, и Барклая менять не было необходимости, поскольку командование армии реорганизовалось – приезжали главнокомандующий Кутузов и назначенный к нему начальником штаба Беннингсен. Мог Кутузов примирить стороны и пресечь все распри? Мог! Мог даже не Кутузов, а просто любой генерал, даже в малых чинах и малоизвестный, назначенный на этот пост. Но этот генерал должен был обладать определенным свойством.
Это исключительная самоотверженность – отказ от всего личного (славы, денег, почета) и полная самоотдача в служении цели, стоящей перед армией. (Цель армии на тот момент была в уничтожении наполеоновских захватчиков). В своей самоотверженности обмануть подчиненных невозможно – никакая хитрость и никакая красивая болтовня не помогут, - самоотверженным надо быть. И когда ты такой, то автоматически будешь делать то, что заставит любых подчиненных подчиниться тебе беспрекословно, безусловно и с радостью.
Во-первых, ты всегда будешь подчиненных выслушивать: как их предложения по твоему решению – по тому, что тебе делать, так и критику своего решения. Почему? Любое решение несет в себе риск: на вид прекрасное, может оказаться гибельным, на вид глупое, может оказаться победным. Подчиненные понимают, что это твоя обязанность – взять риск за принятое решение на себя, но ты их выслушал, и хотя и принял не то решение, что они предлагали, но это твои права и, повторяю, твоя обязанность. А ты понимаешь их – они своими советами хотят, чтобы получилось, как лучше, и искренней благодарностью будешь эти советы принимать и обдумывать. И если предложение дельное, то легко откажешься от своего и примешь их решение. Но, повторю, принятие на себя риска за неудачный бой – это ОБЯЗАННОСТЬ полководца.
Вот посмотрите, сколько презрения к Кутузову в несколько витиеватых словах Беннингсена, сказанных на совете в Филях: «Если бы не подвергался сомнению предлагаемый суждению предмет, не было бы нужды сзывать совет, а еще менее надобно было бы его мнение». Думаю, это мало, кто понимал и понимает до сих пор - Кутузов публично отказался от своей обязанности принимать риск своего полководческого решения на себя, публично переложил его на подчиненных. И этим в глазах настоящего полководца опустил себя «ниже плинтуса». Да, Кутузов имел право собрать этих генералов и задать тот вопрос, который задал, это было бы обычное и понятное Беннингсену совещание. Но закончить его, Кутузов обязан был словами: «Я всех выслушал, и Я принимаю решение вот такое!». Не они голосованием, а он ОДИН, и не решение большинства, а то решение, которое ОН и только ОН, полководец, считает правильным! И вообще молчать об этом совещании!
Ведь объявив о совете, Кутузов храбрейших генералов Барклая де Толли, Дохтурова, Уварова, Остермана и Раевского, не важно из каких соображений, но высказавших свое мнение по его же просьбе, превратил в трусов, не желающих защищать Москву, и из-за которых, он, Кутузов, великий полководец, вынужден Москву оставить.
И второе, что автоматически начал бы делать самоотверженный командующий, это всячески поднимать авторитет всех своих подчиненных. Человек, который имеет обязанность совершить дело с помощью организации, и добросовестно старается эту обязанность исполнить, сразу начинает понимать, что исполняют его дело его непосредственные подчиненные, а хорошо они его могут исполнить только тогда, когда твоим непосредственным подчиненным безусловно верят их подчиненные. Самоотверженный начальник никогда не будет компрометировать своих непосредственных подчиненных (да и любых других). Даже если он их снимает с должности за неспособность исполнять обязанности. Он не будет участвовать в ни каких интригах, ни по подрыву чьего-либо авторитета, ни по утверждению собственного, у него не будет любимчиков, у него будет только один критерий оценки подчиненных – деловой.
Кутузов был прямой противоположностью того идеального начальника, которого я описал. Непомерное желание славы при осознании отсутствия прав на эту славу. Сознание того, что он не способен победить Наполеона, при непомерном желании быть главнокомандующим русских войск. И уверенность, что всего желаемого он может добиться своей хитростью, обманом.
Кутузову приписывают фразу, в подлинность которой можно поверить: «я не о том думаю, как бы разбить Наполеона, а о том, как его обмануть». Сарказм истории в том, что как раз Наполеона ему ни разу не удалось обмануть, Кутузов обманывал только своих, обманывал всех – от царя до своих подчиненных. Суворов, знавший Кутузова и видевший в нем человека очень хитрого, говорил: «Его и Рибас не обманет», - имея в виду испанца де Рибаса, бывшего во времена Суворова на русской службе и имевшего репутацию человека хитрого и изворотливого.
Кутузов ехал принимать армию не для победы над Наполеоном, а для победы над остальными полководцами армии в деле прославления себя, любимого. Естественно, что для этого ему надо было обзавестись преданными себе людьми и скомпрометировать остальных полководцев – Багратиона, Барклая де Толли и навязанного ему царем Беннингсена. Причем, начал Кутузов этим заниматься еще на подъезде к армии.
Барклай де Толли, недовольный нераспорядительностью атамана Платова и квартирмейстера Толя, уволил их из армии и отправил в тыл. Кутузов по дороге из Москвы привез их обратно, вернув Платову его должность командующего казаками, а Толь быстро сделался его доверенным лицом и любимцем. Это был плевок в лицо Барклая де Толли. Причем, Платов стал как бы человеком Кутузова, но как только речь зашла о репутации самого Кутузова, он немедленно сдал «своего человека». Обозначая удар во фланг Наполеону в Бородинской битве, Кутузов, как вы помните, послал 1-й кавалерийский корпус Уварова и казаков Платова на готовых к отражению этого наскока французов. Заведомо бессмысленная операция закончилась потерями своих войск, брать на себя ответственность за этот глупый рейд Кутузов не собирался, и свалил все на кавалеристов. Но если он в своем рапорте царю, Уварова хоть как-то защищает, то на Платова бессовестно валит всю вину за неудачу: «Говоря о 1-ом кавалерийском корпусе, я имею долг присовокупить вашему императорскому величеству, что генерал-лейтенант Уваров по усердию своему к службе его величества, сколько ни желал в сражении 26 августа при Бородино что-либо важное предпринять с порученным ему корпусом, но не мог совершить того, как бы ему желалось, потому что казаки, кои вместе с кавалерийским корпусом должны были действовать, и без коих не можно ему было приступить к делу, в сей день, так сказать, не действовали». В результате атаман Платов ни за Бородинскую битву, ни вообще за всю войну 1812 года не получил ни единой награды, а остальные четыре казачьих генерала не были награждены за Бородино.
Армия начала делиться. Власть Кутузова, дававшая ему право награждать и давать царю характеристики на генералов, волей-неволей заставляла генералов выслуживаться перед Кутузовым. Вы видели, как на совете в Филях, Остерман-Толстой, которого никто за язык не тянул, полез компрометировать Беннингсена глупейшим вопросом только потому, что мнение Беннингсена расходилось с мнением Кутузова. Причем, Кутузов занялся компрометацией своих конкурентов сразу же по прибытии в армию, еще до Бородино.
Установился вопиющий бардак в штабах, и этот бардак продолжался весь период командования Кутузова. Ермолов пишет: «С прибытием к армиям князя Кутузова известны мне были неприятности, делаемые им Барклаю де Толли, который негодовал на беспорядок в делах, принявших необыкновенный ход. Сначала приказания князя отдавались начальникам главного штаба, мне и генерал-адъютанту графу Сен-При, чрез полковника Кайсарова, исправляющего при нем должность дежурного, чрез многих других, и даже чрез капитана Скобелева, нередко одни другим противоречащие, из которых происходили недоразумения, запутанности и неприятные объяснения. Случалось иногда, что приказания доставлялись непосредственно к корпусным и частным начальникам, которые, приступая к исполнению, извещали для доклада главнокомандующим, когда войска выступали из лагеря или возвращались. Приказания объявляемы были также генерал-квартирмейстером 2-й армии Толем, гвардии полковником князем Кудашевым». (Князь Кудашев был зятем Кутузова).
Надо понять, что творил Кутузов. Его прямыми подчиненными были Багратион и Барклай-де Толли, и все приказы Кутузов обязан был направлять им, а уж они давали бы свои приказы своим подчиненным. Кутузов же, раздувая междоусобицу, игнорировал Багратиона и Барклая де Толли, посылая через своих любимцев приказания непосредственно подчиненным командующих армиями.
Один из тогдашних работников штаба Кутузова, следовательно, прямой подчиненный Беннингсена Н. Дурново, записал в дневнике: «Наш главный штаб также в открытой войне с главным штабом фельдмаршала. Можно ли надеяться победить неприятеля, пока происходит междоусобная война?».
(продолжение следует)
Ю.И. МУХИН
