СПОСОБНОСТЬ БЫТЬ ЛИДЕРОМ

В. Шекспир. «Гамлет»

Это материал об Украине и о командующем частью сил ополчения Донбасса с позывным «Стрелок». Но собственно о них я практически ничего не напишу, главное, чтобы это не было реквием по Стрелку.

Лет 15 не читаю романы, даже детективные – жаль время уходящей жизни, - предпочитая романам мемуары, специальную, публицистическую и научно-популярную литературу.

С полгода назад прочел вьетнамские дневники американского рядового пехотинца Роннау Кристофера «Кровавые следы». Мне были интересны описания боев, быта и порядков в действующих частях США. Но самому об этой книге особо не о чем было писать, разве что после этих дневников возникло, во-первых, сомнение в соотношении потерь сторон во Вьетнамской войне. Дело в том, что (как следует из дневников этого пехотинца) тело убитого вьетнамского партизана было для американцев столь большим трофеем, что они не стеснялись разыскивать в джунглях и раскапывать их могилы, чтобы привезти трупы в свой лагерь, как доказательство, что они тоже убивают партизан. Или вот такая цитата: «Прямо за воротами базы нас приветствовал подвешенный за ноги к перекладине мускулистый вьетконговец, весь в дырах от пуль. Конструкция была явно сооружена в его честь. На обмотанной вокруг его шеи проволоке висела картонная табличка: «ЭТО ДОБЫЧА "ЧЁРНЫХ ЛЬВОВ»». «Черный лев» это эмблема 28-го полка 3-ей бригады 1-ой пехотной дивизии армии США, в которой автор и воевал. Это надо же! Целого одного вьетнамца убили и столько гордости! (Морального аспекта не касаюсь, бандеровцы еще хуже).

В то же время, за полгода службы Кристофера во Вьетнаме его взвод был практически выбит. Откуда взялось соотношение убитых американцев и партизан 1:20? Да еще и подтверждаемое, вроде, самим Вьетнамом?

Кроме того, испытал злорадство (нехорошее) тем, что и в армии США бардак не меньше, чем нашей армии. И, практически, по всем позициям, взять, хотя бы оружие:

«Не один солдат в подразделении с роте уже столкнулся с заклиниванием М-16 в боевых ситуациях и считал, что нам надо использовать АК-47, или что-нибудь более надёжное. Поскольку командование не могло противоречить линии партии публично, большинство из них предпочитали М-16. Они указывали, что при семи с половиной фунтах веса она на четыре фунта легче советского автомата, и, таким образом, её легче носить. Кроме того, поскольку наш патрон был вдвое легче патрона для АК-47, мы могли носить с собой в два раза больше патронов на вылазки. На самом деле, даже миллион патронов никак вам не поможет в поле, если ваша винтовка заклинена и не стреляет. Я оставался верен М-16, потому что до той поры не испытывал серьёзных трудностей из-за заклинивания в бою, но впоследствии мне это предстояло. Высокая степень недовольства М-16 постоянно держалась среди джи-ай. Это ничего не значило. Все жалобы мира ничего не меняли. Легче было научить свинью летать, чем отменить многомиллионный контракт между Пентагоном и военной промышленностью». Что Кристоферу предстояло, описано им в последнем бою, после которого он навсегда выбыл из строя: «Наш пулемёт заклинило. Джилберт отошёл вместе с ним назад, туда, где он мог разобраться с ним в более безопасном месте. Вскоре заклинило и мою М-16. Вместо того, чтобы возиться с починкой, я отшвырнул её и взял другую. Когда её тоже заклинило, я проделал то же самое ещё раз. Оружие валялось повсюду».

А недавно просмотрел не менее интересные воспоминания о войне во Вьетнаме американского летчика Роберта Мейсона «Цыпленок и ястреб», и вот тут подумал, что мы плохо понимаем некоторые внутренние аспекты американской армии, а они не просто интересны - они заслуживают внимания в плане совершенствования нашей армии.

Несколько примеров, которые у знакомого с русской и советской армией вызовут, если и не прямое недоумение, то безусловное удивление.

Вот вертолетный полк сел во Вьетнаме на территории своего нового лагеря. Это были джунгли, в которых инженерные войска США вырубили и сожгли деревья, но оставили пни, между которыми было очень трудно садиться вертолету. С позиции менталитета русского и даже немецкого офицерства – какая проблема? В экипаже вертолета два офицера (первый и второй пилоты) и два бойца рядового и сержантского состава – бортстрелок и бортмеханик. Кроме этого, полно рядового состава наземного персонала. Заставить их найти лопаты и топоры (как когда-то нас на лагерных сборах офицеры заставили обворовать пожарные щиты в поселке, чтобы построить в лесу лагерь) – и пусть корчуют пни! Но нет, американские офицеры сами безропотно корчуют пни, ровняют площадку, пробивают колодец и строят себе убежища (партизаны обстреливали их из минометов). Или их комбат, чтобы они не слонялись без дела в промежутках между боевыми вылетами, дает им команду добровольно построить себе офицерский клуб, а заодно и столовую, для которых уже требуется холодильное и прочее оборудование. И американские офицеры опять практически безропотно сбрасываются личными деньгами и своими руками, уже без солдат все это строят. И ни у кого из офицеров нет ни денщиков, ни ординарцев – все сами!

Мейсон вспоминает о своих товарищах: «Среди них был и долговязый капитан, которого я до сих пор вспоминаю, как Нового Парня. Его окружала аура здоровья, уверенности в себе - то, что успело повыветриться у ветеранов.

Ну, чем вам не главный герой фильма «Коммунист» в исполнении артиста Е. Урбанского? И:

А как вам вот такой герой воспоминаний Мейсона: «В свое время Бейли был полковником. Когда он не вышел в бригадные генералы, то попал под сокращение (есть у армии такой способ контролировать численность популяции офицеров запаса). Но он решил остаться служить на сержантской должности и говорил уоррентам «сэр» с особым выражением». Об обращении «сэр» к уоррентам, разговор отдельный, но как вам американский полковник, которого из-за неперспективности списали в отставку, а он поехал воевать во Вьетнам сержантом в штабе батальона?

Перефразирую Гамлета: «Есть много у пиндосов, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».

Но сначала просто о деловитости американцев. В связи с войной им потребовалось подготовить десятки тысяч летчиков, и обучение этих летчиков впечатляет масштабами: «каждый день в воздух поднимались полторы тысячи вертолетов», - и на каждом из этих вертолетов проходили обучение четверо курсантов. И учили их летать, даже на очень сложном в управлении вертолете, очень быстро: «Никто из нас не подозревал, что в армии учат водить вертолеты точно таким же манером, как ходить строем и стрелять. Но так оно и было… Обучение летному делу занимало девять месяцев. Оно начиналось с месяца предполетной подготовки и четырех месяцев начальной летной в Форт-Уолтерс, за которыми следовали еще четыре месяца дальнейшей летной подготовки в Форт-Ракер, в штате Алабама».

Между прочим, Мейсон прекрасно рассказывает и об устройстве вертолета, и о принципах его полета и управления. Возможно, ему просто интересно об этом рассказать, но, скорее всего, без этого невозможно понять, в чем были его подвиги, заключавшиеся в посадках под огнем партизан на такие площадки (и взлеты с них), на которые по инструкциям нельзя было садиться. Мейсон рассказывает, что именно он придумал в плане пилотирования, чтобы все же сесть там, где нельзя садиться, и спасти этой посадкой сражающихся или раненных пехотинцев.

Так вот, интересно то, что Мейсон молчит о теоретических лекциях во время своего обучения и о каких-либо теоретических экзаменах, хотя упоминает о неких классных комнатах. Судя по всему, матчасть и теорию полетов им не преподавали вообще. Тогда откуда он их знает? Выясняется, что он изучил их самостоятельно по книгам и инструкциям. Оказывается, так обучаться тоже можно, и результаты получаются неплохие, поскольку каждый обучаемый прекрасно знал главное – от этого обучения зависит его жизнь и получение права пилотировать.

Итак, через месяц предполетной подготовки (о ней отдельно) курсанта сажали в вертолет со ШТАТСКИМ инструктором, а тот поднимал вертолет в воздух, с первого полета давая курсанту подержать ручки управления и понять, что происходит с машиной при тех или иных положениях органов управления. И так – в воздухе - каждый курсант показывал себя инструктору час каждый день. В последующем курсант сам пытался выполнять маневры и сам летать. Причем, на то, чтобы самому полететь, курсанту давался срок в ОДИН месяц (сам Мейсон полетел через три недели), не смог – списывали в пехоту. Вот это и был главный экзамен. Никто не собирался учить пять лет летать человека, не имеющего задатков пилотировать, и учить только потому, что тот успешно сдал экзамены по паре-тройке предметов за школьный курс. Армии США нужны были летчики, а не кормежка преподавателей военных училищ.

Само обучение, как видите, длилось один месяц из 8, а последующие месяцы - 250 часов самостоятельного налета, после которых - во Вьетнам!

Но еще больше меня заинтересовало иное. Мейсон пишет: «120 кандидатов нашего класса назывались «уоррент-кандидаты», - то есть, из них готовили уоррент-офицеров. И из последующего текста его мемуаров у меня возник вопрос, который я раньше себе не задавал, - а кто это такие, эти уоррент-офицеры, и зачем они американцам?

Практически все наши энциклопедии и словари, включая англо-русские, переводят это звание, как промежуточное между сержантским и офицерским – как «прапорщик». Однако сразу же вызывает недоумение то, что звание прапорщика было введено в СССР, чтобы стимулировать остаться на сверхсрочной службе сержантов и старшин срочной службы, но американцам с их контрактной армией это зачем? У них же и рядовой уже сверхсрочник. Потом, у нас, начиная с ефрейтора, пять рангов званий младших офицеров, а у них, начиная с рядового первого класса – этих званий восемь. И практически столько же, как и у нас, офицерских. Зачем им при таком обилии воинских званий еще и какие-то «промежуточные» уорренты? Причем, сами уорренты делились в свое время на семь рангов, а с 2002 года - на пять.

Но вот сами американцы в своем англо-русском словаре переводят это звание, как «зауряд-офицер» - званием, существовавшим в царской армии. Но и этот перевод - это не то. Зауряд-офицеры в царской армии появлялись только, как правило, во время войны или при большой нехватке офицеров. Это были военнослужащие, не имеющие достаточного для офицерского чина образования, но на практике показавшие свою способность занимать офицерские должности. Но у американцев уорренты - это постоянный состав армии, и их количество не зависит от укомплектованности армии офицерами. Так, кто они?

А заставило меня задуматься, о взгляде американцев на армию, походя брошенное Мейсоном сообщение. Дело в том, что в американской армии к начальникам принято обращаться «сэр». Ко всем начальникам, начиная с рядового первого класса. Но ко всем уоррент-офицерам, официальное обращение «мистер». То есть, в понимании американцев, уорренты – не сэры, они вообще как бы выпадают из иерархической структуры армии – это как бы штатские на военной службе. Причем, это не вольнонаемные штатские, как в нашей армии и как те, кто учил Мейсона летать в училище, - это вот именно это – военные штатские или штатские военные. Нам трудно понять, как это, отсюда и сравнение уоррент-офицеров с прапорщиками.

И, разумеется, уорренты никак не промежуточные звания между сержантами и офицерами – это параллельные ОФИЦЕРСКИЕ звания. Мейсон об это упоминает вскользь: «Уоррент-офицер специализируется в какой-то особенной профессии. Среди многих других бывают уорренты-электронщики, уорренты-снабженцы и уорренты-пилоты. Звания уоррентов - первый уоррент-офицер, второй чиф-уоррент, третий чиф-уоррент и четвертый чиф-уоррент соответствуют второму лейтенанту, первому лейтенанту, капитану и майору, причем уоррент-офицеры получают те же привилегии и почти ту же зарплату, что и настоящие офицеры. …11 мая 1965 года мы получили погоны уоррент-офицеров и серебряные крылышки».

Причем, это не значит, что все технические специалисты в армии это уорренты, отнюдь! Пилоты их вертолетного полка были смесью офицеров и уоррентов. Когда сам Мейсон набрался боевого опыта и мастерства и стал командиром экипажа вертолета, у него вторым пилотом летал даже летчик в звании капитана, но только прибывший во Вьетнам.

Надо думать, что не запрещен и переход уоррентов в офицеры. Такой вот факт. Вернувшись в США, Мейсон стал инструктором пилотирования – учил курсантов летать. Но он начал сходить с ума – у него случилось несколько приступов в воздухе, Мейсон обратился к врачам и те запретили ему летать, тем не менее, его оставили работать инструктором на земле. Мейсон пишет: «Я так хорошо справлялся с работой нелетающего инструктора, что когда объявил начальнику отдела о моем уходе, тот предложил немедленно произвести меня в капитаны, лишь бы я остался. Но я стал бы капитаном, который передвигается на своих двоих. Я мог носить крылышки и гулять по стоянке, глядя, как улетают вертолеты. А потому я уволился из армии в 1968 - бывший пилот и, на мой взгляд, неудачник». Заметьте, вряд ли, даже окончивший Вест-Поинт американский офицер мог так быстро стать капитаном, а уоррент-офицеру Мейсону это звание предложили через три года службы.

Формальная разница между офицером и уоррентом в небольшой, как сказано выше, разнице в окладах, специфических знаках отличия на погонах, в форме обращения к ним младших по званию и в том, что патент офицера подписывает президент, а патент уоррента – министр обороны. И стоило ради этого с этими уоррентами забор городить??

Но американцы этот забор городят, так в чем они видят разницу между офицерами и уоррент-офицерами, разницу, которая нам абсолютно непонятна?

И вот тут надо вернуться к первому месяцу службы Мейсона, который он называет «предполетной подготовкой». У нас это назвали бы курсом молодого бойца – их, недавних школьников и студентов, учили уставам, учили ходить строем и стрелять – ничего авиационного в этой подготовке не было: «Предполетники передвигались только бегом, в столовой сидели на краешках стульев, драили полы до блеска и обязаны были по-уставному вешать одежду в своих шкафах».

Но после этого месяца был главный экзамен – их либо оставляли в авиационной школе, либо направляли рядовыми в пехоту. Определяла их пригодность комиссия, состоящая из офицеров школы, но главным было заключение их взводного сержанта-пехотинца – он определял, годятся они или нет. Разумеется, сержант не мог определить их способность летать и руководствовался совершенно иными соображениями, для получения которых: «Сержанты назначали нас на разные должности в курсантской роте: командиры отделений, командиры взводов, первый сержант, взводные сержанты и так далее. Один из нас должен был стать командиром курсантской роты. Мы должны были занимать эти посты в течение недели, а инструкторы пытались довести нас до безумия и оценивали наши реакции». Цель всего этого - «отсеять тех, кто лишен задатков лидера».

Сержант дал Мейсону плохую характеристику, и комиссия его забраковала, но Мейсон упросил еще раз рассмотреть его дело. Комиссия рассмотрела и, возможно, учла, что Мейсон страстно стремился летать и уже в школе получил лицензию на управление легкомоторным самолетом. И Мейсона «оставили на второй год» - заставили еще раз пройти месячный предполетный курс. Мейсон красочно описывает реакцию своего сержанта Мэлонуна:

Лидера! Вот кого видят американцы в своих офицерах. Не барчука среди «солдатского быдла», а лидера, способного повести солдат в бой. И если для уоррента это не обязательно, то офицер ОБЯЗАН быть лидером. В этом и разница американского взгляда на офицеров.

Остановлюсь на этом, приведя в пример того, что такое лидер, из уже используемого мною ранее эпизода воспоминаний генерала И. Толконюка.

Итак. Начало октября 1941 года. Немцы окружают под Вязьмой четыре наши армии. Капитан Толконюк в это время служил в оперативном отделе 19-й армии, которой командовал генерал-лейтенант М.Ф. Лукин. В один из моментов, когда штаб 19А находился в лесу, отделённом от дороги полем около 300 м шириной, на дорогу выехали немецкие танки с десантом и открыли по лесу огонь. Лукин приказывает собрать всех офицеров штаба, числом около двухсот, и через поле с пистолетами в руках атаковать немецкие танки, а Толконюку поручают командовать правым флангом цепи. Офицеры рассыпались вдоль опушки, и назначенный Лукиным майор поднял цепь в атаку, а сам вернулся в лес. Само собой, изумлённые немцы подождали, пока цепь добежит до середины поля, и шквальным огнём расстреляли её. Оставшиеся в живых и раненые залегли в бороздах и лежали часа три, пока немцы не ослабили внимание, после чего отползли обратно в лес.

Однако Лукин уже удрал из леса, не оставив для посланных им в бой людей ни связного, ни санитаров. Группа офицеров, среди которых было 12 раненых, не способных ходить, и до десятка легкораненых, остались и без командира, и без приказа, но они пока ещё были связаны дисциплиной и, следовательно, стояли перед необходимостью разыскать свой штаб. Чтобы действовать вместе, им, как людям военным, требовался командир, но этот командир стал бы отвечать за судьбу всех. И вот тут случилась интересная ситуация, которую Толконюк вряд ли выдумал.

Думаю, что не ошибаюсь – в понимании американцев среди этой толпы людей в офицерской форме, офицер был всего один – капитан Толконюк, остальные не натягивают и на уоррент-офицеров, которым лидерами быть не обязательно, но по американским понятиям – крайне желательно.

И вопрос – а нафига в нашей армии считать офицерами (командирами) этих людей, без малейших задатков лидера? И от которых, вообще-то, и лидерства не требуется. Всех этих преподавателей, воспитателей, помпотехов и прочих снабженцев? Ведь в этой толпе безвольных погононосцев становятся бабами и те, кому лидером надо быть обязательно.

Оба американских мемуариста вспоминают уйму дураков и трусов среди офицеров американской армии, писком ума которых, к примеру, является требование соблюдать на фронте форму одежды. Но, в то же время, и Кристофер, и Мейсон описывают и офицеров, которые подпадают под формулу «слуга царю, отец солдатам». Офицеров, которые смотрят на своих подчиненных, как на своих детей - как на свою семью, и плюют и на уставы, и на начальство, если их семье угрожает начальственная глупость не только в бою, но и в быту. В конце срока пребывание во Вьетнаме, Мейсон попал к такому выпускнику Вест-Пойнта, который разрешал и на боевом вертолете за пару сотен километров к друзьям слетать, и слетать на вертолете льда привезти для пивбара, и вопреки запрету иметь вьетнамский персонал (начальство обосновано боялось шпионажа) – он нанял вьетнамскую прислугу убирать в палатках своих летчиков, стирать им белье и застилать постели. Но тронуло меня не это.

Однако сначала вот о чем. Американцы держали на фронте своих военнослужащих определенный срок, во Вьетнаме – год, после чего их меняли. В этом есть и справедливость – все подвергнутся максимальной опасности, и здравый смысл – максимум армии будет иметь боевой опыт. Я вспоминаю рассказ своего соавтора А. Лебединцева, что когда после войны его перевели служить в дивизию на турецкой границе, простоявшей там всю войну, то в его полку всего два офицера воевали – он и еще один капитан, остальные офицеры за четыре года не выразили ни малейшего желания повоевать. Разве это справедливо?

Но, оказывается, в этом американском порядке смены военнослужащих есть тяжелейшая нагрузка на солдат – это последние недели срока на фронте. Для очень многих невыносимо идти в бой за несколько дней до того, как ты отправишься в тыл навсегда, невыносимо подвергать жизнь смертельному риску, когда завтра его уже вообще не будет. Кристофер описывает случаи, как в этот период люди сходили с ума, как предпочитали суд, лишение пенсии и тюремный срок выходу на последнее боевое задание.

И Мейсон тоже накануне убытия из Вьетнама в США сам начал сходить с ума, и ему стали невыносимы последние боевые задания. Вот он, вместе с своим вторым пилотом, только прибывшим во Вьетнам лейтенантом Фишером, получил от начальника штаба майора Раймона задание на свой последний боевой вылет:

Они проверили вертолет и запустили двигатель, и в это время подъехал джип с посыльным и приказом Мейсону прибыть в штаб к майору Раймону. Мейсон приехал в штаб, майора там не оказалось, сержанты не знали, зачем Мейсон вызван. Мейсон побежал обратно к вертолету, но увидел, как взлетел весь строй и его вертолет тоже. И тут подъехал джип с его снаряжением и посыльной сообщил, что на его вертолете вместо него полетел в бой майор Раймон.

Такой нюанс дорогого стоит!

Cчем связана такая разница в принципах армейского строительства? Думаю, что с разницей принципиальных взглядов офицеров на армию.

В России еще от царя в армию внедрен принцип, что это организация, в которой офицеры добывают себе средство на жизнь и высиживают большую пенсию. И офицеры это те, кто эти средства и пенсию умеют у царя (начальства) добыть. Поскольку Красную Армию создавали царские офицеры, то они внесли в Советскую Армию и этот принцип службы офицеров.

В США сохранился (если и сегодня сохранился) принцип – армия нужна для уничтожения врага, а офицеры это те, кто это уничтожение врага обязаны организовать.

Почему так? Думаю, что из-за изначальной элитарности России – из-за наличия в ней сословий, уверенных, что они имеют право материально хорошо жить не от результатов своего труда, а только потому, что они элита – потому, что они дворяне или офицеры, или инженеры, или ученые, или интеллигенция. Результаты труда для элиты не важны – их вообще может не быть, - важно, что ты находишься в этом элитарном сословии.

В США нет ни подобной элиты, ни подобных взглядов элиты.

Но вернемся к Украине и Стрелку.

Согласно присяге, украинский солдат и офицер обязуются воевать только за народ Украины и в соответствии с Конституцией. Ни за какую единую Украину они воевать не обещали и не обязаны. Поэтому у офицера на Украине сегодня, собственно, два офицерских выхода – либо закрыть глаза, и считать, что фашизм полезен для украинского народа, и, соответственно, вести свои подразделения и части в бой на ополчение Донбасса (выполнять приказы хунты) за право фашистов сидеть в Киеве. Либо вместе со своими солдатами перейти на сторону ополчения, взять Киев и перевешать Раду с Президентом и СМИ (выполнять присягу народу). Это у офицера – у лидера.

А те, кто командует армией Украины и гонят ее в бой за то, чтобы киевская хунта находилась у власти, показывают явно не офицерское поведение.

Теперь о Стрелке, который не оканчивал никаких военных училищ, по формальному образованию учитель истории, по поведению в институте – отличник («ботан»). Он полковник спецслужб-практик, что к его нынешней должности общевойскового генерала не имеет отношения. Тем не менее, о его военных способностях говорить не буду – когда человек успешно дерется с силами, только численно превосходящими его силы в 15-20 раз, то что тут говорить?

Правда, политик он аховский, и в Донбассе попал в ситуацию мужика из побасенки:

- Мужики, помогите! Я медведя поймал!

- Так тащи его сюда!

- Да он не пускает!

Но в данном случае эта побасенка только подчеркивает то, что я хочу показать.

Его солдаты ему ничем не обязаны – ни законом, ни деньгами, и подчиняются ему сугубо добровольно, невзирая на то, что Стрелок для поддержания дисциплины применяет расстрелы. Но когда при прорыве из Славянска казаки Бабая дезертировали, удрав в Крым, пятеро из них, узнав, что Бабай действует без приказа Стрелка, вернулись к Стрелку. Это, конечно, в первую очередь характеризует их, но ведь и Стрелка тоже! Есть ли хоть малейшее сомнение в том, что Стрелок обладает способностями лидера? Он реальный офицер, и любая армия гордилась бы им, будь он в ее составе.

И то, что происходит на Донбассе, можно кратко охарактеризовать так – там реальные офицеры Донбасса воюют с какими-то украинскими генерал-уоррентами, да еще и сраными.