2. «ЖЕРТВЫ СОВКА»

В комментариях к первой части этой работы «жертвы совка» начали дружно обсуждать «тяжёлую жизнь в колхозах СССР» – обсуждать то, что они совершенно не представляют. И это вместо того, чтобы самим попробовать понять, откуда взялись в СССР они – граждане, которые вместо того, чтобы участвовать в строительстве Советского Союза и обеспечении жизни в нём, стремились устроится в СССР паразитировать. И смотрели на СССР, как глисты смотрят на организм, в котором эти глисты живут. 

Причём, обсуждая жизнь на селе, «жертвы совка» ссылаются на, якобы, «воспоминания» под общим заголовком «Как жила советская деревня при Сталине. Воспоминания современников». И из этого источника эти «жертвы» приводят «свидетельства» неких колхозников о колхозах, к примеру:

 

 

И даже так: «Просвирякова Ефросинья Константиновна, 1908 год, дер. Глинное, крестьянка. …На каждую корову давали план. Жили плохо, потому что сколько надаивали – сдавали все. …Двенадцать годов была народным заседателем, в суде. До войны разбирали гражданские дела, писали приговор осужденному. Например, бригадир или председатель колхоза из жалости дал колхознику хлеба или муки. Стало известно – их судил народный суд». И резюме: «Как отношусь к Сталину? …Отбирал коров, посылал продовольственный отряд. У всех забирали хлеб. Мы ревели, жить-то совсем нечем. Он, говорят, какой-то нерусский был. При Сталине жили очень плохо. Его-то уж никто не похвалит. Всех раздел и разул».

 

Хотите в эти россказни верить? Верьте! Кто вам не даёт? Ведь «жертвы совка» в это же свято верят и объясняют свой собственный паразитизм тем, что колхозники жили вот так плохо. И вы тоже сможете с помощью таких воспоминаний объяснить свой собственный паразитизм в СССР.

 

Правда, тогда вам нужно будет отключить мозги (если они у вас имеются) и даже не пробовать понять некоторые моменты.

 

К примеру, эти колхозники СССР сами управляли своим колхозом на собраниях, так почему они управляли так, как описывают эти «свидетели»?

 

Если у колхозников весь урожай отбирали коммунисты, то куда его коммунисты потом девали? Сами съедали? В 1939 году более, чем двое из каждых трёх граждан СССР жили на селе, в 1954 году на селе жило всё ещё более половины – 114 миллионов граждан из примерно 200. В то же время, в 1954 году было выловлено и выращено: рыбы – в 2,5 раза больше, чем при царе, мяса – в 2,4 раза больше, сливочного масла – в 3,7 раза больше, масла растительного – в 4,8 раза больше, сахара – в 2 раза больше. Причём, в документе с грифом «совершенно секретно» к таблице с этими данными сделана сноска: «Приведенные в таблице данные о продукции мяса, растительного и животного масла относятся к промышленному производству и не включают продукцию мяса от домашнего забоя скота и производство в хозяйствах населения». А при царе включали! И куда это всё девалось, если «жертвы совка» воют, что ни городе, ни в селе нечего было есть и был сплошной голод?

 

Ну и что касается «воспоминаний» Просвиряковой: если ты, сука, шесть сроков подряд в судьях неправосудные приговоры выносила, то при чём тут Сталин?

 

Ну, ладно.

 

А я ещё раз вспомню собственное детство – время, наиболее близкое к тому времени, когда, как стонет Пырегова: «Сначала работали за хлеб, а в войну да после войны – все даром! Траву ели да работали все!».

 

Я 1949 года рождения, тем не менее, многое до сих пор хорошо помню даже со времени детского садика. Это, где-то, с 1952-53 годов. Наверное, мне было лет 5, когда приятель отца по заводу, Алыпов, летом отправил своего сына Алика – моего приятеля по садику, – вместе с мамой Алика и мною отдыхать в селе Могилёв Днепропетровской области. Мы жили на квартире у колхозников, и они же нас и кормили. Запомнилось тёплое парное молоко чуть ли не прямо из-под коровы, которое мама Алика требовала от нас пить большими чашками после каждой дойки коровы, запомнились сосновые шишки и грибы в лесу, окружённый соснами маленький пляжик на мелкой чистой речке, на котором плескалось десятка два такой же ребятни, как и мы под наблюдением взрослых, трава в наш рост, усыпанная шишечками цветов клевера. Ну и помню, как взрослые просили меня спеть мою тогда любимую песню про Щорса, и как потешались, когда я старательно выводил припев: «Е-е-е, е-е-е, раненный идёт».

 

Но интересно не это, а то, что уже взрослый сын хозяев имел мотоцикл BMW – СССР получал мотоциклы BMW и легковые автомобили BMW по репарациям с Германии (я родился в легковой машине BMW и шофер директора завода Кизимов (он отвозил маму в роддом) принял меня на руки). Но вот, что интересно: тогда, и многие годы спустя никто из наших знакомых в городе не имел личного механического транспорта. На нашей улице имел мотоколяску только инвалид войны без обеих ног. А колхозники, как видите, уже имели мотоциклы.

Для третьего поколения нашего народа, война – это картинка в телевизоре, а для меня это ещё и сохраняющиеся в памяти реальные её следы на земле и на людях. Скажем, это обломки здания моей 43-й средней школы, разрушенной немецкими бомбами в 1941 году. Это до 4 класса занятия в помещениях 35-й школы-восьмилетки во вторую смену, а частью даже занятия на втором этаже 7-го отделения милиции.

 

Отец – мастер кузнечного цеха, мама – учительница. К моему рождению вернувшийся с фронта отец построил на 4 сотках дом, где-то 8х8 в ряду домов таких же работяг на улице, по которой километрах в двух находился завод, на котором отец работал.

 

Так вот, я в своей той и в последующей жизни уже не испытывал и намёка на голод, разве что еда была простой, но дома обед всегда был с мясом. Да, конфеты были без фантиков – «подушечки», шоколадными конфетами баловали редко. На праздники покупали бисквитный торт с кремовыми розочками, и по сей день бисквитные торты кажутся мне самыми вкусными. И тёти, и мама делали к соответствующим дням и праздникам «наполеон», и кто сказал, что он менее вкусный, нежели современные разрекламированные «чизкейки»?

 

Меня с самого раннего детства посылали в магазин за покупками, в основном за хлебом и маслом. Сливочного масла покупал по 200 грамм – не было холодильника. Масло продавщица отрезала от большого куба и отвешивала в обёрточную бумагу, а дома я соскребал его в стеклянную банку и заливал холодной водой. В магазине стояла большая деревянная бочка с селёдкой, к окончанию продажи бочки селёдка желтела – становилась «ржавой». Читал, что такую селёдку любили купцы, но мы предпочитали свежую, поэтому в моих обязанностях было предупредить родителей, что в магазин завезли новую бочку. В детском садике помню, что, начиная с осени, как только мы приходили и раздевались, то нам сразу давали по морковке – витамины! Вся еда в садике мне помнится вкусной, кроме, конечно, рыбьего жира, ложку которого чуть ли не раз в неделю нас заставляла выпить медсестра. Помнится детсадовская кричалка: «Мама-папа, есть хочу, хлеба с маслом не хочу, а конфетку – гам, никому не дам!»

 

Но я хотел рассказать о селе.

 

И вот вспоминается начало лета у маминого брата, дяди Федосея, в селе Златоустовка под Кривым Рогом. Мне 8 лет, и всё вокруг удивительно. Мало того, что удивительна была сельская жизнь, но через село во время войны проходила линия немецкой обороны – по огороду дяди шла немецкая траншея, которую, правда, дядя к моему сожалению уже сровнял с землёй, но внизу огорода у пруда (ставка) осталось кольцевое немецкое пулемётное гнездо (недавно в интернете наткнулся на фото такой пулемётной позиции немцев https://i3.guns.ru/forums/icons/forum_pictures/013882/13882091.jpg ). Бои, как я понимаю, были жаркими, всё село сгорело, судя по количеству используемых в хозяйстве немецких касок, немцам тоже досталось. Вместо обычного (типичного) сельского двора Украины с его отдельно стоящими хатами, хлевами, сараями и летней кухней, у дяди была только совмещённая с хлевом глинобитная хата с земляным полом на двоих с соседом – с общим чердаком под соломой. Она была построена на границе участков и разделена внутри стенкой вдоль границы участков. Вход был с длинной стороны, из коридорчика направо дверь вела в собственно хату с русской печью, как мне помнится, площадью метров в 14-16, в которой жили дядя с тётей и мой двоюродный брат Михаил, который был старше меня лет на 10 и уже работал в колхозе. Налево дверь вела в хлев с коровой и телёнком, парой поросят, множеством кур и гнездами голубей в немецких касках, подвешенных под потолком.

 

Район сугубо степной, леса катастрофически не хватало, топили кизяком – перемешанным с соломой и высушенным коровьим навозом. Ограда двора была выполнена заржавевшими винтовочными стволами и прочим вбитым в землю военным металлом, на котором была натянута оставшаяся с войны колючая проволока. Вход в расположенный отдельно погреб был оформлен стрелянными артиллерийскими гильзами, уборной служила кабина сгоревшего грузового автомобиля, земля была просто насыщена не только осколками, но и массой патронов и мелкого военного имущества – радостью для пацана. Быстро познакомился с ватагой местных мальчишек, и мы сдружились, хотя они меня часто подначивали и за городской говор, и за незнание того, что знал каждый сельский мальчишка – они мне и насобирали с килограмм пуль и гильз, которые, впрочем, довести до дому не удалось – мама нашла и выкинула.

 

Удивляла исключительная наша свобода – я не помню, чтобы отпрашивался у тёти гулять и уходили мы чёрт знает, как далеко от дома. С мальчишкой постарше, может, лет 10, мы несколько дней возили воду на быках (волах). Приходили в ту бригаду колхоза, где стояли быки, мой напарник выгонял из загородки быков по одному, по очереди вводил быков в ярмо воза с деревянной бочкой литров на 600, я железным шкворнем замыкал шею быка в ярме. Потом он выводил второго. Потом мы залазили на бочку, мой товарищ командовал «цоб-цобе!» и мы ехали к ставку. Быки послушно заходили в воду, а мы черпаком с длиной ручкой заливали воду в бочку, одновременно и купаясь, затем ехали в ту бригаду, где нужна была наша вода. Туда машины свозили рубленную кукурузу – силос, а трактор гусеницами утрамбовывал силос в траншеи в земле. Зачем им нужна была вода – я уже не помню.

 

Дядю ещё в юности частично парализовало ударом молнии – он сильно хромал и у него плохо работала одна рука. В колхозе он был почтальоном. У него была двухколёсная тележка – «бедка», а в колхозе за ним были закреплены две лошади, на которых он поочерёдно каждый день ездил в район за почтой – лошади работали «день через день». Я однажды с ним поехал – эта поездка, общей длиной туда-обратно в 50 км, занимала целый день – дядя в пути давал лошади поесть, попить и несколько раз давал отдохнуть. Кстати, после дождя дядя пару дней за почтой не ездил – ждал, когда просохнут дороги.

 

«Бедку» дядя ставил во дворе, а лошадь отводил в бригаду конюхов, причём, как только я узнал дорогу, то дядя поручал отвести лошадь мне. Мало этого, как-то предложил мне отогнать лошадь верхом. Я храбро согласился, но ни я, ни он не подумали, что я сел на потную спину лошади в шортиках, а не в длинных штанах, а на пути я попался ватаге местных мальчишек и девочек. Мальчишки обрадовано засвистели, замахали на лошадь, начали бросать в неё комья земли, и та пустилась вскачь. Я, тем не менее, удержался на спине лошади и не доставил радости ребятне – не упал. Но в конюшне, когда конюх снял меня с лошади, я еле мог стоять: жесткая шерсть и едкий пот лошади истерли мне ноги до жуткой боли и я еле добрёл домой. Тётя надавала чертей дяде, а мне смазала растёртую кожу сливочным маслом и как-то всё прошло довольно быстро.

 

Что удивляет – мы, фактически дети, были исключительно свободны и весь день были заняты чем-то, связанным с реальной жизнью, – с реальным умением, нужным в жизни, или на практике получали нужное в жизни знание. Причём, речь не только о селе. К примеру, в Днепропетровске мой садик находился рядом с заводом, то есть где-то в 2 км от дома, причём, надо было переходить улицу с очень интенсивным движением, тем не менее, со старшей группы садика я уже возвращался домой самостоятельно. С младшей и средней группы меня забирал брат и возился со мною до прихода родителей, ему было 13-14 лет. Тем не менее, он забирал меня с собою на водную станцию, где, как мне помнится, только он и я плавали на яхте, как сейчас помню, класса «финн». До сих пор помню романтичные термины «оверштаг» и «фордевинд», и однажды Генка долго вёл яхту прямо на пристань и мне казалось, что мы сейчас врежемся, но он резко повернул руль, яхта оказалась боком к пристани и мягко к ней привалились. «Адмиральский причал!» – гордо объявил брат. Все школы имели футбольные, баскетбольные и волейбольные поля в своих дворах, все заводы имели истинно любительские футбольные команды, все крупные заводы – свои стадионы.

 

Или такой смешной случай. Я ещё не хожу в школу и очень люблю лимонад, но знаю только то, что его покупают. И вот какой-то родственник дарит мне 3 дореформенных рубля, где-то 30 копеек после реформы 1961 года, а я уже понимал, что деньги это такая штука, на которую всё можно обменять. Серый хлеб стоил тогда 1-60, пол литра пива – 2-20. Вот пиво и ввело меня в заблуждение.

 

Перед проходной завода, на котором отец работал, был сквер из нескольких десятков дубов, в этом сквере я и раньше бывал с отцом, перед сквером, лицом к проезжей части и практически у тротуара, стоял дощаный киоск, в котором торговали пивом. Я эту торговлю видел, но думал, что это продают лимонад. И вот получив три рубля, я не вспомнил другого места, в котором я мог бы купить вожделенный напиток. И рванул к заводу, к удивлению мужиков, отстоял небольшую очередь и, протянув вверх продавщице трояк, потребовал и себе кружку. Хохот стоял неимоверный, мне, конечно, не налили, объяснив, что такой лимонад мне ещё рано. Сегодня удивляет то, что мы были настолько свободны, что даже дошкольником для меня не было ничего необычного уйти на пару километров от дома. И ведь и родители не сильно нам запрещали! Никто не боялся, что какие-нибудь люди нас как-то обидят.

 

Мало этого, нам как-то прощали различные выходки. К примеру, воровство безусловно осуждалось, в вот залезть в чужой сад за фруктами хотя тоже одобрения не вызывало, но считалось скорее не преступлением, а риском, – если хозяин поймает, то выдерет. Или летом поздним вечером мальчишеской удалью было перелезть через забор летнего кинотеатра в парке, чтобы не покупать билеты на кинофильм. Вокруг кинотеатра ходил милиционер, но когда он был на одной стороне, то перелазили с другой, а внутри взрослые нас прятали. Как-то в те годы взрослые давали выплеснуться мальчишеской энергии. К примеру, было бесполезно и глупо жаловаться взрослым, что тебя обидели сверстники – ответ заранее был известен: «А ты давай сдачи!»

 

А сегодня я гляжу на нынешних детей, а они и из дому не выходят – сидят и тычут пальцами с свои «гаджеты». Но это же ведь оглупление детей! В какой жизни может пригодиться их знание того, как и куда тыкать пальцем, в какой жизни могут пригодиться знание почерпнутых ими сплетен, игр или тупых мультиков о несуществующей жизни несуществующих персонажей? Всех этих чебурашек и ежиков в тумане?

 

Кстати, о моей попытке купить пива в заводском киоске. Что интересно, взяв пиво, мужики с кружкой уходили за киоск и там, сидя на ящиках, не спеша его пили. Так вот, вся задняя стенка киоска была завалена консервными банками с белой этикеткой, на которой был нарисован красный краб. Да, в Днепропетровске мужики пили пиво с камчатскими крабами.

 

Но вернусь в село Златоустовку, в котором (по воплям «жертв совка») в это время «траву ели» и «коров отнимали», и расскажу о бытовой стороне жизни колхозника, да ещё и инвалида. Ну какой должен быть быт в сожжённых врагом сёлах? Спасибо, если сохранялась какая-то одежда да кое-какая кухонная утварь. Запомнилось, как мы с дядей попали в хату к колхознику, который одновременно был и местным художником. Правда, портретов сельчан он делать не умел, зато потоком копировал картину Васнецова «Иван-царевич на сером волке», и копии охотно покупали (или он дарил?) крестьяне, чтобы хоть как-то прикрыть голые глиняные стены отстроенных после пожаров хат. И у дяди такая картина тоже висела.

 

Я гостил у него в очень неудачном месяце – июне. Все запасы прошлогодних овощей закончились, новые ещё не созрели, поскольку и сорта были поздние, и сеяли овощи прямо в грунт – без рассады. Единственным утешением была начавшая набирать молочную спелость кукуруза, которую мы, пацаны, беспрепятственно ломали на колхозных полях, и почему-то ни мы, ни тётя, которая варила эту кукурузу, не боялись тюрьмы «за два колоска». Да я в детстве каждое лето жил в сёлах и в молодости каждое лето там бывал, шастал по колхозным полям, лакомясь то горохом, то подсолнухами, но услышал про этот пресловутый закон только в «перестройку».

 

Но в Златоустовке и кукуруза быстро приедалась. Однако особенно меня доставало молоко. Утром встанешь – вареники с творогом и сметаной или блины со сметаной, или яичница на сливочном масле и опять-таки сметана; в обед – суп-лапша с цыплёнком или голубёнком, и снова вареники с творогом; в полдник кислое молоко, кусками вываливающееся из крынки, с сахаром и хлебом; на ужин – суп-лапша на молоке и снова варёные яйца и оладьи. В начале были ещё остатки вишен, и тётя со всё той же сметаной делала с вишнями всё те же вареники, у которых надо было осторожно откусить краешек, чтобы выпить сладкий и безумно вкусны сок. Тётя стремилась меня откормить (тогда все стремились детей откормить – в пионерский лагерь детей принимали, взвешивая каждого, и сдавали родителям, взвешивая).

 

Всё у тёти было очень вкусно. Ну, представьте, если сможете. Тётя сидит у летней печи на улице и колотушкой в длинном бочонке сбивает сливочное масло, рядом на столике под полотенцами отдыхают только-что вынутые из печи круглые булки хлеба, и изумительно пахнут! Вот тётя вынимает из бочонка шар масла, отрезает от ещё теплого хлеба горбушку, намазывает её маслом и посыпает крупной солью. Да вряд ли я во всей последующей жизни ел что-то вкуснее! А если ещё к этому бутерброду добавить и перья зелёного лука, то вообще! А вареники! Большие, из очень тугого сероватого теста с практически жёлтым от яиц солёным творогом! А кислое молоко с сахаром, которое надо есть ложкой, поскольку оно настолько густое, что не выливается из чашки, а выпадает. Никогда больше не встречал такого объедения!

 

Но и оно приедается. Простите за подробность, но у меня экскременты от молока стали белыми.

 

Помню, за мною приехал отец вместе с шофёром заводской автомашины с запоминающейся фамилией Махнорыло. Сели обедать, и шофер в разговоре заявил, что без проблем выпьет 40 яиц. Тётя с дядей не поверили, тётя вышла и вернулась с корзинкой с 40 яйцами, и Махнорыло их одно за одним элементарно заглотил к изумлению присутствующих.

 

Вот такой был голод в сразу послесталинском «совке». Вот такую «траву» ели. Я бы сказал, что именно её – овощей – и не хватало.

 

Повторю, я был в самом «голодном» месяце – июне, когда старые запасы кончаются, а новый урожай ещё не созрел. Но в доме сельского инвалида было обилие мяса птицы, молока, яиц и муки. Сами понимаете, родители меня и не отдали бы, если бы у дяди с тётей были проблемы с едой.

 

Да – не было разнообразия, поскольку ещё не построили достаточно электростанций и дорог, не подали электричество во все сёла, не построили холодильники и овощехранилища. Ведь в первую очередь надо было хоть как-то ликвидировать жизненно важные последствия войны. Но кто сказал, что то, что мы ели, было невкусным, или неполезным?

 

Ну, а дальше ведь благосостояние росло непрерывно и в городе, и в селе. Реальные люди, а не глисты, работали и созидали!

 

Но глистов СССР это не волнует – «им в СССР не давали»!

 

А ведь надо-то было всего лишь уменьшить доходы всех этих будущих «жертв совка» – всех этих учёных, журналистов, литературоведов, партийных работников – всех тех глистов, которые сегодня воют, что им «не давали», – и отдать эти деньги реальным труженикам промышленности, сельского хозяйства, врачам и тем нашим учителям (тем, а не сегодняшней пародии на учителей). И поднять цены в магазинах до рыночных. Ценовой политикой заставить этих «жертв совка» приносить пользу людям. Пусть бы или созидали вместе со всеми и брали на себя ответственность за страну для своих детей, или сдохли!

 

Без тупых ленивых мудаков СССР обошёлся бы!

 

(продолжение следует) 

 

P.S. Кстати, интересной пример сегодняшней вольной крестьянской жизни сообщил один из моих комментаторов под ником Тверской.