Присказка
В праздник Победы (хотя это праздник не наш – мы всего лишь тупые и трусливые потомки победителей) уместно вспомнить о том, кому СССР обязан этой Победой, – о Сталине.
Но как это часто бывает, я сначала отвлекусь и, понятное дело, отвлекусь на разговор о каком-то беспросветном оглуплении тех, кого зовут интеллигенцией. И всё бы ничего, но именно они не слазят с экранов, посему вслед за этими дебилами идёт оглупление всего народа.
Впору впасть в уныние, если бы ни сознание, что уныние – тяжкий грех.
Поразительно то, что эти дебилы ни на миг не сомневаются в своём уме и без колебаний берутся судить и рассуждать о вещах, в которых ни на копейку не разбираются. Куда уж им объяснить что-то про тот же коронавирус, если даже такое (как мне казалось) не сложное для мужчин дело, как война, для пишущих о войне и снимающих о ней фильмы – тайна за семью печатями. И если бы дело было только в идиотском описании боёв и или оружия, но ведь и в чисто обыденных, понятных каждому деталях, эти комнатные идиоты не способны создать ничего, что подчинялось бы элементарной логике.
Вот пример, сначала альтернативный. Я был достаточно близко знаком с ныне уже умершим Ю.А. Нефёдовым, преподавателем кафедры электрометаллургии ДМетИ, учившим и меня. Но во время войны Юра Нефёдов пережил оккупацию Днепропетровска, видел зверства немцев и полицаев, был свидетелем уничтожения не успевших эвакуироваться евреев. И в 1943 году после освобождения 15-летний парень прибавил себе три года и записался добровольцем в армию. Командир батальона, в котором воевал Нефёдов, не сильно поверил в его возраст и держал его возле себя, а после одного из боёв, когда они взяли пленного, комбат приказал Юре за этим пленным присматривать. Но вот они вышли на железную дорогу, которую им приказали перерезать и: «Комбат подошел ко мне и нарочито сердитым голосом приказал вырыть Г-образный окоп ему и радисту. Мне показалось, он проверяет меня, мой характер, реакцию», – рассказывает Ю.А. Нефёдов в своих воспоминаниях «Поздняя повесть о ранней юности». И 15-летний парень делает то, что требует элементарная логика: «Я взял у кого-то лопату, дал ее пленному, расчертил контуры окопа и показал из кармана шинели рукоятку вальтера. Немец взялся за работу, грунт был песчаный и через полчаса он углубился в него по пояс, а я малой лопаткой укладывал бруствер. Поднял глаза и в нескольких десятках метрах увидел комбата. Он стоял с замполитом и весело хохотал, глядя на неистовые старания пленного». Нет, ну, а как? Ты будешь в мыле, а пленный будет отдыхать?
Два года назад я уже писал о фильме режиссера Лунгина «Братство» об Афганской войне. В этом кино, что ни персонаж, то и идиот, причём, без каких-либо политических оснований, просто потому, что сам Лунгин идиот.
Даже душманы, за которых Лунгин болеет всей душой, в фильме, соответственно, умные… как Лунгин. Вот им нужно угнать к себе взятого в плен нашего сбитого лётчика. В чём проблема? Свяжи ему руки и толкай стволом автомата в спину. Но нет! Душман бьёт лётчика по голове, глушит, взваливает себе на плечи его бесчувственное тело и по горам несёт летчика в свой аул. А отвести его своим ходом в аул и там оглушить, не мог? Не, не мог! Кино не 15-летний парень снимал, а интеллектуал Лунгин.
Так это же фильм, для которого в стране есть десятки тысяч потенциальных консультантов – ветеранов Афганской войны. А что говорить о снимаемых ныне фильмах об Отечественной войне?
К примеру, вот ещё один «выдающийся режиссёр» А. Мурадов, снял 12-ти серийный фильм про лётчиков Великой Отечественной войны. Я не смотрел – хватило десятиминутного ролика, в котором, помимо прочего, показано, как костюмеры одевали артистам парашюты – ножные лямки не охватывали бёдра, а обе шли от поясного ремня через промежность, то есть выпрыгнув с парашютом, лётчик сначала своими яйцами гасил бы скорость падения, а потом бы сидел на них, свесив ноги. Ну, хотя бы попытались представить, как это – выпрыгнуть с парашютом.
Из всех эпизодов следовало, что это фильм об истребителях, но и трейлер сериала вышел, и сам Мурадов сообщил, и новостные программы передали, что он снял фильм о лётчиках-штурмовиках. И снимали они кино о штурмовиках, и фильм назывался «Штурмовики». И только случайно перед выходом на экраны авторам фильма кто-то сообщил, что «Яки» – это самолёты-истребители, и что всё в фильме об истребителях, посему сериал экстренно переименовали в «Истребители». То есть ни Мурадов, ни три как бы мужика-сценариста, ни артисты, перед которыми в каждом эпизоде маячила хлопушка с надписью «Штурмовики», не соображали, о чём они снимают фильм.
Так вот этот Мурадов, не способный понять, что именно он снимает о событиях, суть которых понятна сотням тысяч лётчиков и служащих авиации, чрез пару лет без колебаний снимает фильм о Сталине, смысла деятельности которого не то, что Мурадов, а вообще практически никто не понимает.
Ну, чего вас тянет снимать кино о том, о чём ничего не понимаете? Снимали бы фильмы о себе – как кушаете, как какаете, как трахаетесь – о том, в чём единственно вы разбираетесь, и ваши зрители-интеллигенты тоже разбираются.
Но вернусь собственно к Сталину.
Мои читатели знают, что когда-то мне поручили написать сценарий художественного фильма о Сталине, я написал, но не такой, какой хотел заказчик, посему я переделал сценарий в книгу и она вышла под названием «210 мгновений эпохи Сталина». Вот из неё к Дню Победы и хочу дать пару эпизодов, вымышленных по деталям, но точным по основным фактам. Что это значит?
Ну, к примеру, известно, что после войны СССР вывозил из Германии заводы и промышленное оборудование, скажем, комплекс химических заводов в польском Освенциме, на котором польские евреи производили для победы Германии из угля бензин и взрывчатку, был перевезен в Сибирь на Ангару. Да что Сибирь, в 1966 году я в Днепропетровске работал на заводе и у нас в слесарке стоял сверлильный станок, полученный по репарациям. То есть вывоз оборудования из Германии – это факт, а вот детали того, как принималось решение об этом, – мой вымысел, основанный на моём знании подобных вещей и опыте.
Или помню, когда мне было лет 10-12, живший на противоположной стороне улицы Юра Подольный просил нас помочь ему. Он выращивал породистых собак на продажу, а нас просил в дырки его забора бить воспитуемых им собак по морде куском шланга – собаки рвались порвать нас на куски, но забор не давал. Так воспитывалась необходимая для настоящей собаки злобность. Породы были разные, мне Подольный когда-то подарил щенка бульдога, но тот у нас не прижился. Разумеется, мы и без Подольного знали, что есть порода собак «немецкая овчарка», но когда он одну такую обучал и мы её так назвали, то он нас поправил, рассказав, что после войны Сталин приказал переименовать немецкие овчарки в «восточно-европейские», правда, Подольный считал, что переименование произошло из-за ненависти к немцам. Я это переименование считаю фактом, поскольку лично с этим столкнулся. А ситуация к этому факту – мой вымысел.
Кроме того, фактом является то, что после войны немецкие пленные были расконвоированы и фактически жили, как обычные советские граждане. По их же рассказам, те, кто работал шофером, без какого-либо конвоя ездили чуть ли не по всему СССР, у тех, кто работал на заводах, фотографии висели на досках почёта вместе с советскими передовиками. Единственно, им не разрешали жениться, вернее, нашим женщинам не давали выходить за немцев замуж. Это тоже факты. А вот что этим фактам предшествовало – это мой вымысел.
Итак, выделяя для удобства пояснение курсивом и делая небольшие правки и уточнения:
Три мгновения из жизни отца народа
28 июня 1945 года,
кабинет Сталина,
вторая половина дня.
Лысенко вышел и в дверь заглянул секретарь Сталина Поскребышев.
– В приемной нарком иностранных дел Украины Корнейчук. Вы назначили ему.
– Приглашайте! – Сталин поздоровался с Корнейчуком у входа в кабинет и пригласил сесть у начала длинного стола для заседаний, сам сел напротив.
– Что у вас случилось, товарищ Корнейчук?
Постоянная нужда в трудолюбивых и преданных строительству коммунизма кадрах заставляла Сталина пробовать на государственной работе всех, в ком он видел «искру божью», вот и в данном случае он уговорил талантливого и популярного драматурга Советского Союза Александра Корнейчука попробовать себя на дипломатическом поприще. Корнейчук явно не хотел менять вольные хлеба драматурга на тяготы государственной службы, но и отказать Сталину не мог. Сталин это понимал, и вот теперь боялся, что Корнейчук выдумал себе причину уйти с дипломатической работы.
Однако речь пошла о другом.
– Товарищ Сталин, из меня, драматурга, очень негодный дипломат. Вы мне поручили согласовать договорами границы Советской Украины. Я не могу это сделать – у меня не хватает умения настоять на нашем предложении границ перед президентом Чехословакии Бенешом. Он отказывается от судетских областей Чехословакии, но требует себе у нас Закарпатскую Украину. Он называет ее Подкарпатской Русью.
Сталин понял, в чём дело, и хмыкнул.
– Когда в 1938 году немцы потребовали у Чехословакии Судеты под угрозой войны, мы Бенешу, а также Англии и Франции нескольку раз подтвердили, что будем воевать за независимость Чехословакии, будем воевать, даже если союзник Чехословакии Франция, откажется от своего союзнического долга. Мы уже бомбардировщики начали перегонять на аэродромы Чехословакии. Мы хотели сохранить Бенешу Чехословакию не только вместе с этой Подкарпатской Русью, но и с Судетами. Но Бенеш тогда перепугался блефующих немцев и сдался. Сдал немцам и эту Подкарпатскую Русь, и мощнейшую военную индустрию Чехословакии, и помог немцам пролить море русской крови с помощью чешского оружия.
Почему он сегодня отказывается от Судетских областей? Потому, что это бывшие немецкие области, а Бенеш даже потерпевших поражение немцев до сих пор боится. А почему он требует у нас Подкарпатскую Русь? А он русских не боится.
Эти малые народы, товарищ Корнейчук, понимают только силу. В немцах они видят хозяев, а в нас видят брата, который обязан терпеть, когда эти братья гадят ему, русскому брату, на голову!
Так, что, товарищ Корнейчук, дело не в том, что вы драматург, а в том, что вы не ведете себя так, как должен вести себя настоящий старший брат.
Предайте господину Бенешу мои слова: если он немедленно не подпишет наш вариант границ, он из Москвы никогда и никуда не уедет!
Дипломатично передайте, – закончил Сталин жёстким голосом.
2 июля 1945 года,
заседание ГКО,
вторая половина дня
В кабинете Сталина собрались Берия, Молотов, Маленков, Микоян и Вознесенский.
– Нам предстоит очередная встреча с союзниками, – начал Сталин, когда все расселись. – В числе прочих вопросов надо будет рассмотреть вопрос о репарациях с Германии. Надо подумать, как заставить немцев хотя бы немного компенсировать нам потери в войне?
Здесь два принципиальных момента.
Можно наложить на немцев большую контрибуцию. Вряд ли англичане и американцы дадут нам это сделать, но пробовать можно. Сразу немцы большую контрибуцию не выплатят, следовательно, придется получать ее в течение 10, а может и 20 лет. Для этого надо оставить немцам все их заводы, они будут на них работать и выплачивать нам долг.
А можно вывезти у них по репарациям оборудование всех их военных заводов и включить стоимость этого оборудования в сумму военных компенсаций.
Товарищи Вознесенский и Микоян предлагают идти по первому пути, я правильно вас понял, товарищ Вознесенский?
– Да, конечно, – начал пояснять Вознесенский. – Оборудование нынешних заводов Германии уже и физически изношено, и морально, устарело. А за немецкие деньги мы можем купить в США или у тех в мире, у кого оно есть, самое современное и эффективное оборудование.
На протяжении всей истории, СССР испытывал кадровый голод, вот и Вознесенский, конечно, был человеком не на своем месте уже хотя бы из-за своих непомерных амбиций и гипертрофированного самолюбия. Освоив плановую работу, по сути, работу бухгалтера, но в масштабе государства, он был Председателем Госплана и в этой должности заместителем Сталина в правительстве – в Совете народных комиссаров. Работы советской экономики не знал и не собирался в подробности народного хозяйства вникать. Работал механически, полагаясь на числа в отчетах и советы своего аппарата. Понимал он это сам или нет, но из-за своего незнания, в трудных вопросах он боялся принимать ответственные решения, стремясь, чтобы эти решения принял лично Сталин. Этим Вознесенский очень усложнял работу остальных хозяйственных руководителей страны, в том числе, и Берии, хотя Берия был заместителем Сталина не только в правительстве, но и в высшем властном органе страны – в Государственном комитете обороны.
Не понимая, что он является самым слабым руководителем, Вознесенский очень обиделся, когда ему не присвоили звание Героя Социалистического Труда в 1943 году. До этого, еще в 1942 году, Звание Героя было присвоено целому ряду хозяйственных руководителей звена директор завода – нарком (министр), а потом Сталин счел, что это ненормально, что среди высших руководителей страны он единственный Герой (правда, ещё довоенный), и представил к присвоению звания Героя своих заместителей – Молотова, Берию, Микояна и даже Маленкова.
Возможно, что из жалости, и чтобы не обижать Вознесенского, из которого амбиции просто выпирали, Сталин представил бы к званию Героя и Вознесенского, но тот своей глупостью испортил все дело. Он в 1942 году поручил своему аппарату состряпать себе докторскую диссертацию по экономике, а в 1943 ее защитил ее, и тут же угодливая Академия Наук приняла его своим членом. Таким образом, Вознесенский получил нужным образом оформленные справки о том, что он лучший хозяйственник СССР. Академик! У него не хватало ума понять, что мнение о нем его товарищей-министров и его подчиненных, о котором он не заботился никак, в тысячу раз более почетно и ценно, нежели мнение безответственных и продажных болтунов из Академии Наук, которым, кстати, Вознесенского тоже уважать было не за что. Но главным было время, которое он выбрал для защиты диссертации и баллотировки в Академию – 1942-1943 годы, – страшнейшие годы войны, когда его товарищи по правительству и подчиненные света белого не видели из-за работы по приближению Победы. Вознесенский не понимал, что теперь присвоение ему звания Героя Социалистического Труда было бы оскорблением этому званию.
И Сталин, и Берия, изучив Вознесенского, разумеется, сомневались, что тот мог додуматься до мысли о контрибуции с Германии, и не сомневались, что идею явить Сталину свой академический гений ненавязчиво подсказал Вознесенскому хитрый Микоян, который вместе с должностью члена Политбюро имел должность наркома внешней торговли СССР. В войне Советский Союз поистратил свой золотовалютный запас, и после войны Микоян рисковал остаться без работы, а валюта, поступающая из Германии, давала его наркомату надежду на постоянную работу и «хороший кусок хлеба с маслом».
– Что вы по этому вопросу думаете, товарищ Берия? – этим вопросом Сталин пояснил, зачем он пригласил на совещание Берию, который, казалось бы, не имел прямого отношения к этому вопросу. Но Берия ещё раньше попросил Сталина выслушать его по этому поводу и поэтому был приглашён на это совещание.
– Да, логика есть, – ответил Берия. – Но проработали ли товарищи Вознесенский и Микоян вот такие, сходу пришедшие мне в голову вопросы.
Большая часть Германии будет оккупирована союзниками. Это сейчас мы им очень нужны в связи с тем, что они без нас войну с Японией не закончат. Поэтому не исключено, что мы в документах по итогам войны сможем убедить их на выплату Германией достойной контрибуции. Но ведь как только мы перестанем быть им нужны, они тут же сделают так, что с той части Германии, которую оккупируют они, мы никаких денег не получим. А будем собирать ее только со своей части Германии, озлобим против себя тех немцев, которых нам, собственно, злить ни к чему. Большая контрибуция – это журавль в небе.
А вот оборудование тех заводов, которые наши войска захватят – оно наше, оно уже у нас. И лучше синица в руке, чем журавль в небе. Кроме того, на этих заводах работали в основном иностранцы, которые сейчас вернулись на родину, так что они и немцам не сильно нужны, с учётом того, что мы миллионы их работников уже захоронили в СССР, да и в лагерях у нас сидит 2,5 миллиона только немцев.
Но не это главное. Мы демобилизуем Красную армию в разрушенный Советский Союз. Где, на каких заводах будут работать наши демобилизованные солдаты? Даже если бы сейчас у нас было много денег, и мы сегодня заказали бы заводы в США, то пока там их спроектируют, пока поставят нам новое, еще не опробованное в работе оборудование, пока на нем будет отработана технология, пройдут годы.
А если мы перевезем к себе немецкое оборудование, то, во-первых, оно уже готово, во-вторых, технологические процессы на нем уже отработаны, в-третьих, мы среди пленных найдем специалистов для быстрого обучения наших специалистов работе на этом оборудовании. У нас не возникнет обычной для послевоенного времени безработицы.
Гитлер основные заводы построил перед войной, и даже в ходе войны, поэтому я бы не стал пугаться того, что они так уж сильно морально устарели. Немцы настолько впереди всего мира в научно-техническом отношении, что вряд ли даже американцы сумеют достичь их научно-технического уровня в скором времени.
Потом, что такое морально устаревшее оборудование? Положим, это старый токарный станок. Да, на нем не выточишь гидрогайку, но простую гайку и болт выточишь без труда. Но у нас сейчас не хватает многого – и болтов, и гаек, и каких-либо станков, чтобы их точить, – не хватает ни старых, ни новых. А рассрочка в выплате контрибуции приведет к тому, что мы новое оборудование за рубежом будем покупать и вводить в строй очень долго, и очень долго еще и потому, что ни у кого не будет опыта эксплуатации такого оборудования. При таком подходе, процесс восстановления нашего хозяйства будет идти очень медленно.
А для перевозки немецких заводов из Германии в СССР, и для постройки у нас зданий этих заводов и фундаментов для этого оборудования, потребуется хотя и много труда, но это будет, в основном, не очень квалифицированный труд. И вот тут, на мой взгляд, есть очень важный вопрос, который напрямую с экономикой, как будто, и не связан.
У нас сейчас около трех миллионов пленных всех национальностей – три миллиона трудового ресурса низкой квалификации. К станкам пленных не поставишь – к станкам нужно ставить свободных людей, чтобы они имели стимул повышать квалификацию. А пленных придется использовать в строительстве, но в строительстве каких предприятий, если для этих предприятий нет оборудования?
И не только о пленных речь. Масса наших мерзавцев служила у немцев. Простить их нельзя! Представляете, товарищ Сталин, вернется такой мерзавец, служивший у немцев пусть даже и в обозе, в свое село, а вокруг вдовы, мужья которых убиты с помощью этого мерзавца. Каково будет этим вдовам? Поэтому таким мерзавцам хоть пять лет, а дать надо. И, думаю, таких негодяев будет несколько сот тысяч.
В итоге я за то, чтобы сразу же выгрести из Германии все, что нам может пригодится. Этим мы выиграем два-три года в собственном развитии, – закончил свои доводы Берия.
– Что касается рассрочки выплаты контрибуции, – возразил Микоян. – Мы могли бы взять кредиты и погашать их этой самой, получаемой в рассрочку контрибуцией. Но мы купили бы новые и современные оборудование и заводы, а не старые и изношенные.
– Ты, товарищ Микоян, не беспокойся – затянувшись дымом из трубки, ухмыльнулся в усы Сталин, – мы закупки за рубежом прекращать не собираемся – золотой запас у нас не исчерпан, а платины столько, что и упоминать нельзя, чтобы цены не упали, и работы тебе, наркому внешней торговли, хватит.
Тут вопрос в другом. Наша цель – как можно быстрее построить такой Советский Союз, который бы не нуждался в закупках оборудования за рубежом, который бы любую сложную технику мог делать сам. А для этого СССР нужны опытные ученые, инженеры и рабочие. И опыт эти люди получают в собственной работе, а не в созерцании чужих достижений.
Образно этот случай можно описать так. У нас есть возможность или немедленно получить грузовик с мотором мощностью 30 лошадиных сил и грузоподъемностью 1 тонну, или через три года получить 3-тонный грузовик в 70 лошадиных сил. Что лучше? Я думаю, что лучше немедленно начать возить грузы на 1-тонном грузовике и работой на нем воспитать кадры конструкторов, механиков и шоферов, которые через пять лет безо всяких закупок из-за рубежа сами построят, и сами будут успешно эксплуатировать 10-тонный грузовик. Мы не потеряем время не только для восстановления народного хозяйства, но и для обучения и воспитания кадров.
15 июля 1945 года,
поезд,
утро
По Белоруссии шёл поезд с советской делегацией, едущей на конференцию победителей в поверженную Германию, в Потсдам. Сталин смотрел в окно и уже перестал замечать, что вдоль пути, на железнодорожной насыпи метров через 100 стоят солдаты с винтовками, но спиной к поезду, – охрана поезда. Когда он их заметил, то сначала возникло возмущение – кому нужна эта показуха? Однако потом вспомнил, что армию в один день не демобилизуешь, да и война с японцами на носу, а для солдат нет ничего хуже безделья. И уж лучше пусть в карауле постоят, чем напьются и что-нибудь натворят.
Мимо проплывали разрушенные деревни и села Смоленской области, теперь шли землянки, разрушенные и полуразрушенные поселки и станции Белоруссии. Уже началась уборка ржи, но на полях практически не было мужчин. Вот проплывает поле пожелтевшей ржи: первым идёт с косой старик, за ним идут с косами молодые женщины и девушки. Старухи и подростки вяжут снопы. Увидев поезд, который так сильно охраняют, люди бросили работу, всматриваются в окна, машут руками. Вот показался переезд, проезд поезда ожидает телега, в нее впряжена не лошадь, а корова. У Сталина подступает ком к горлу, он отходит от окна и садится в кресло у стола салона, но тяжелые раздумья от вида всего этого разорения его не покидают. Напротив, за столом сидел начальник Генерального штаба Красной Армии генерал Антонов, перед ним на столе карта с видимыми очертаниями Японии и Дальнего Востока, поверх карты лежали карандаши, линейка, циркуль. Антонов не перебивал раздумий вождя, и Сталин отрешился от раздумий сам.
– Так говорите, радиуса действия штурмовой авиации будет не хватать?
– Да, надо строить полевые аэродромы, потребуется еще 4-5 инженерно-строительных батальона…, – продолжил тему Антонов.
Поезд подошёл к вокзалу Минска, собственно перрон был пуст, ближе к вокзалу стоял ряд солдат с винтовками у ноги. По обеим сторонам здания вокзала милиционеры, все очень пожилые, сдерживали народ за невысоким, свежесколоченным заборчиком, не пуская на перрон большую толпу собравшихся на площади людей. Наконец паровоз, весь подозрительно окутанный паром, начал подтягивать к перрону поезд правительственной делегации. Из здания вокзала быстро вышел партийный и государственный глава Белоруссии Пономаренко, с ним еще несколько человек, Пономаренко на ходу достал из папки несколько листиков бумаги и положил их сверху на папку – подготовил к вручению Сталину. Из дверей ещё не полностью остановившегося вагона выскочили два подполковника охраны, встали на перроне у ступенек, ведущих из вагона, проводник вытер поручни.
Подвинув его, соскочил начальник правительственной охраны генерал Власик, поздоровался со всеми встречающими, подошёл к военному – начальнику НКВД Белоруссии, – и начал с ним негромко переговариваться. Энергично соскочил и Берия в белой маршальской форме, со всеми быстро поздоровался за руку и тут же предъявил претензии Пономаренко.
– Товарищ Пономаренко, почему у вас в республике такой большой простой крытых вагонов?
– Нет у нас простоя, мы вкладываемся в нормы! – возмутился Пономаренко.
– Это нормы мирного времени, и они сейчас не годятся! Нам нужно вывести из Германии демобилизованных, нам нужно перебросить войска на Дальний Восток, нам как воздух нужны крытые, а вы разгружаете вагоны, как сонные!
В это время на перрон спустился Молотов в чёрном костюме и поздоровался за руку со всеми, за ним в дверях появился Сталин в мундире защитного цвета. Народ по бокам здания и в окнах вокзала радостно зашумел, приветствуя вождя, инвалид без ног на тележке, которому из-за заборчика было не видно, закричал: «Ну, поднимите же меня ну, поднимите кто-нибудь!». Два милиционера перегнулись через заборчик, подняли его и посадили на заборчик. Сталин помахал людям и спустился к встречающим, поздоровался со всеми за руку, увидел бумаги в руке у Пономаренко и тяжело вздохнул.
– И знаю, и сам видел! Товарищи, Москва все делает, чтобы помочь Белоруссии, но у нас полстраны в развалинах. Сталинград стерт с лица земли, Смоленск вы, наверное, сами видели. На Украине только полностью разрушено и сожжено 714 городов и сел. Десять миллионов людей лишены крова. Разрушено и разграблено 16 тысяч заводов и фабрик, тысячи колхозов, школ, техникумов. Такая же картина в 19 областях России. Да и в Прибалтике, и Молдавии не на много лучше…
Пономаренко грустно вложил бумаги обратно в папку. Но Берия, стоящий за спиной Сталина, вытянул шею и что-то вполголоса Сталину проговорил. Сталин, немного подумав, продолжил.
– Тут товарищ Берия напомнил. Мы будем с союзниками говорить и о репарациях с Германии. Мы о вас, конечно, помним – лошади, скот, сельхозинвентарь. Но, может быть, у вас есть какие-то мысли о том, что можно с немцев взять, и что вам быстро надо. Дайте нам телеграмму.
Берия еще раз наклонился и что-то быстро сказал. Сталин посмотрел на Пономаренко и поднял бровь.
– А пленных вы возьмете, товарищ Пономаренко?
– Дак ведь это рабочие руки, конечно возьмем, – воодушевился глава Белоруссии.
Сталин изучающе на него посмотрел.
– Я засиделся в вагоне, хочу немного пройтись, товарищ Пономаренко, проводите меня, – Сталин и Пономаренко, к удивлению остальных товарищей, медленно пошли по перрону к голове состава.
– Товарищ Пономаренко, а почему бы вам не расконвоировать пленных? Куда им бежать? Пусть свободно живут.
Пономаренко понимающе пожал плечами.
– Сэкономим на их конвоировании?
– Да, – Сталин как будто замялся, – но не только в этом дело, – вздохнул. – У нас на фронтах столько погибло молодых мужчин, столько женщин осталось без пары и без детей!
Пономаренко понял, почему Сталин хочет расконвоировать пленных и даже остановился пораженный и возмущённый.
– Потакать связи пленных с нашими женщинами?! Да мы своих потаскух за связь с немцами немецкими овчарками называем, а вы такое предлагаете?!
– Кто сказал потакать? Не надо потакать, – быстро оправдался Сталин. – Просто не замечать. Если мы только это не заметим, народ нас простит. И потом, то были оккупанты, а это пленные.
– Ну и что?
– Да то, что женщина, без ребенка – это несостоявшаяся женщина, это несчастная женщина, – пояснил Сталин, уже несколько раздражаясь.
– Но ведь это же н-е-м-ц-ы! – не соглашался Пономаренко.
– Черт возьми! В старину женщины были главной добычей в войнах. У нас царица Екатерина Первая, немка, жена Петра I, была военной добычей! Солдат её добычей взял и под телегой держал, а у солдата Екатерину за рубль купил фельдмаршал Шереметьев, а у того отобрал Меньшиков, а уж у Александра Даниловича будущую царицу отобрал Пётр.
Вот и считайте, что вы для женщин своей республики на войне добыли мужчин!
– Товарищ Сталин, да я же всю войну призывал немцев беспощадно убивать, я всю войну организовывал их беспощадное уничтожение!
– Всё! Война с немцами закончилась! Мы, товарищ Пономаренко, живем ради будущего, а оно без детей невозможно! Нам дети нужны, понимаете, дети!
Пономаренко вдруг улыбнулся и понимающе посмотрел на Сталина.
– Как в народе говорят, чей бы бык не бегал, а телочка будет наша?
– -Вот именно! – усмехнулся и Сталин. – Правильно в народе говорят.
Они подошли к голове состава и упёрлись в паровозную бригаду: на перроне стояли пожилой машинист, на пиджаке его был привинчен орден Трудового Красного Знамени довоенного образца, и молодой кочегар с огромным шрамом на лице и вытекшим глазом, с орденом Славы и медалью на гимнастерке без погон. У их ног стояли жестяные чемоданчики железнодорожников, ящик с инструментом, лежали кувалда и две лопаты. Сталин и Пономаренко поздоровались с ними за руку.
- Товарищи, а где же паровоз? – удивлённо спросил Сталин.
- Сломался, товарищ Сталин, – пояснил машинист. – Паровоз был американский, полученный по ленд-лизу, перед Минском паровая трубка лопнула. Нарком товарищ Ковалев с моим помощником, поехали за нашим паровозом серии «фэдэ», – поясняет, – «Феликс Дзержинский». Сейчас подадут.
Пономаренко усмехнулся:
– Не хочет, товарищ Сталин, американский паровоз везти вас на встречу с американским президентом.
– А «Федор» паровоз надежный, – вступил в разговор кочегар. – Мы вас на нем хоть в Берлин, хоть в Америку дотянем.
– Ну, что же, на своем даже лучше, – согласился Сталин, и они с Пономаренко развернулись и пошли обратно. – Так говорите, женщин за связь с немцами называют немецкими овчарками?
– Да, товарищ Сталин.
– Ладно, давайте вашу бумагу. Ничего не обещаю, но посмотрим, может, что-то и добавим.
Пономаренко быстро вытащил из папки заготовленные просьбы и довольный подал их Сталину.
Поезд поехал дальше, Сталин по-прежнему стоял у открытого окна, но теперь на месте Антонова за столом сидел Берия и изучал просьбы Пономаренко.
– Нет, цементом никак нельзя помочь! – сопровождал Берия чтение просьбы Пономаренко. – Никак! А вот известью… – раскрыл свою записную книжку. – Есть у меня надежда на сверхплановый уголь, подброшу на известковые печи… Пожалуй извести тысяч десять белорусам можно добавить…
Сталин обернулся к Берии.
– Послушай, Лаврентий, у нас ведь есть такая порода собак «немецкая овчарка»?
– Есть, отличная собачка! Очень умная. И сильная. Идеальная порода для службы.
– Надо эту породу переименовать.
Берия поразился.
– Зачем??
– Чтобы все побыстрее забыли, кто такие были «немецкие овчарки».
Ю.И. МУХИН
P.S. Для справки: вскоре после войны имевшиеся на территории СССР немецкие овчарки были переименованы в «восточно-европейских» овчарок, но чтобы не входить в споры с собаководами мира, одновременно началось ускоренное выведение собственно этой породы, отличавшейся от немецкой овчарки увеличенными размерами собаки (что для немецкой овчарки было браком). В конце концов, через 20 лет восточно-европейская овчарка как отдельная порода была выведена и признана в 1964 году. После распада СССР произошло обратное переименование, и «восточно-европейцы» были признаны нелегальной породой, а немецким овчаркам вернули их, отобранное Сталиным имя.
Но это уже не имело значения.
